Он пожал плечами под покрывалом.
— Матери конечно я никогда не знал. Д-р Кобб был всем чего только мог желать видеть в отце любой.
— Держу пари…
— Нет, правда. Он отличный старик. А потом еще кое-что. Иногда… ну, иногда я гадаю не был ли он настоящим моим отцом, знаешь, биологически.
— Это было бы дико!
— Для тебя. Для меня все это совершенно нормально.
— Но у тебя никогда не было семьи, ни братьев, ни сестер, ни…
— Ни семейных ссор, ни соперничества с братьями, сестрами. Мне служил наседкой весь научный штат колонии. Они все еще видят во мне нечто среднее между своим талисманом и своим ценным учеником.
— Ты хочешь сказать ценным имуществом.
— Я не принадлежу им.
— Но они не позволят тебе покинуть колонию, не позволят тебе отправиться на Землю.
Дэвид с минуту подумал вспоминая все причины названные еще Коббом. Он не был жесток ко мне. Не был!
— Видишь ли, — сказал он ей. Я все еще весьма важный ходячий объект научных знаний. Они все еще изучают меня, и выясняя чем обернулась их работа. Им нужно изучать меня в состоянии полной зрелости чтобы понять…
— Ты вполне зрелый, — похлопала она его по плечу. — По этой части я могу сообщить им все что требуется.
— Да, — засмеялся он. — Но есть также и другие сложности. У меня нет никакого юридического статуса на Земле. Я не являюсь гражданином какой-либо страны, на меня там нет никаких данных, я не платил никаких налогов…
— Ты мог бы стать гражданином Всемирного Правительства, — твердо заявила Эвелин.
— Всего лишь подписав простую заявку.
— В самом деле?
— Конечно.
Он попытался представить себя на Земле, в столице Всемирного Правительства в Мессине.
— Да, — сказал он. — Но сколь скоро газеты и телевидение выяснят кто я такой, ко мне будут относиться как к уроду.
Долгий миг Эвелин ничего не отвечала. Наконец она произнесла достаточно тихо:
— Это достаточно верно.
4
Папа вернулся в полдень из Миннеаполиса с подписанными документами. Теперь ферма принадлежит электрической компании. Вместо выращивания пшеницы земля ощетинится антеннами для приема энергии из космоса.
Мама плакала, хотя она упорно старалась не проливать слез. Но при том как безумно вела себя всю весну погода папа мало что мог поделать. Он столько раз объяснял нам все это; я думаю он пытался объяснить это чтоб мама простила его. Не то чтоб она злилась на него, но… ну, ферма принадлежала семье шесть поколений, а теперь она перейдет к чужакам, к какой-то компании которая даже не будет использовать землю так как ее полагается использовать, для выращивания культур.
Дождь все еще льет. Восемь дней кряду. Даже если б мы посадили семена их бы теперь смыло. Не удивительно что банки не дадут нам ни гроша. Конечно знание что электрическая компания хочет заполучить землю — и земли наших соседей — не вызвало у банков желания помочь нам.
Дождь льет ужасный. Просто хлещет и хлещет. Никогда не видел ничего похожего. А мама с папой — дожди смыли их тоже. Отняли у них весь цвет. Всякую жизнь. Просто смыли напрочь.
Старый город Мессина лежал добела выгоревший и дремал под резким сицилийским солнцем. Оливковые рощи все еще окаймляли город бьющей в глаза зеленью, а Средиземное море сверкало невозможной голубизной. По другую сторону пролива горбились коричневые горы Калабрии, изношенные и бедные как стертые плечи крестьян этой области.
Новая Мессина, тоже чисто белая, стояла на холмах над городом. Но новые башни были из пластика, стекла и сияющего металла. Они поднимались прямые и высокие, гордые монументы новому Всемирному Правительству. Они стояли в стороне от древнего, истощенного и обнищавшего города. Улицы их не усеивали никакие нищие. По их широким проспектам не бродило никаких грязных детей с вздувшимся от голода животами.
Башни зданий Всемирного Правительства соединялись остекленными переходами. Работавшим в этих зданиях мужчинам и женщинам никогда не приходилось выставлять свою кожу под пылающее сицилийское солнце. Они никогда не ощущали бриза со Средиземного моря, никогда не искали благословенной тени тротуарного тента, никогда не ходили по пыльным кривым улицам и не дышали контаминацией нищеты и болезней.
Эммануэль Де Паоло стоял у окна своего кабинета на верхнем этаже самой высокой башни в комплексе Всемирного Правительства и глядел на черепичные крыши низких, скромных зданий старой Мессины. На первый взгляд Де Паоло мало чем отличался на вид от молчаливых стариков со злыми глазами бесконечно сидевших в дверных проемах и кантинах старого города. Кожа у него была смуглой, редеющие волосы — мертвенно-белыми, а глаза — такими же темными и подозрительными как у любого крестьянина.
Но вместо тяжелых, мясистых черт природного сицилийца, лицо Де Паоло выглядело тонким, почти изящным. Он вообще казался хрупким и хилым на вид. Но эти черные угли его глаз были живыми и бдительными. В этих глазах застыла горечь, усталость рожденная более чем четырьмя десятками лет наблюдения за тем как его собратья играли в свои игры власти, вероломства и жадности.
Некогда он был Генеральным Секретарем Организации Объединенных Наций. Когда из пепла ООН построили Всемирное Правительство, он стал его главным администратором. Официально он назывался Директором. А во всем мире его обзывали Диктатором. Но он лучше всех знал, что он не приказывал, не диктовал. Он правил. Он боролся. Он пытался выжить.
Его личный секретарь, молодой эфиопский правовед, тихо вошел в кабинет директора и стоял в дверях, ожидая когда Де Паоло заметит его.
Секретарь обеспокоено нахмурился. Директор снова стоял у окна и просто глядел. На — что? На грязный старый город с его мухами, нищими и борделями? На море? На горы? Он нынче часто это делала. У него разбредались мысли. В конце концов человек миновал восемьдесят третий день рождения. Он много лет нес на своих плечах бремя руководства мира. Ему следует отдохнуть и переложить ответственность на людей помоложе.
— Сэр? — осторожно окликнул он.
Де Паоло чуть обернулся, словно медленно пробуждаясь от сна.
— Сэр, заседание готово начаться.
Директор кивнул.
— Да, да.
— Конференц-зал уже готов. Господа уже прибыли.
— Хорошо.
Секретарь быстро прошел через большой, покрытый пушистыми коврами кабинет и прошел к шкафу вделанному в обшивку противоположной стены.
— Какой пиджак вы предпочитаете, сэр?
Пожав худыми плечами, Де Паоло ответил.
— Это безразлично. Мой гардероб не производит на них впечатления.
Голос у него был мягким и мелодичным, выдержанная старая гитара, говорящая по-человечески.
Секретарь поджал губы и какое-то мгновение изучал своего начальника. Де Паоло носил свою типичную рубашку с открытым воротом и удобные широкие брюки. Рубашка бледно-зеленая, а брюки синие: любимое его сочетание цветов. Единственным украшением ему служил ацтекский медальон висевший на шее на почти невидимой цепочке: дар мексиканского народа, многолетней давности. Секретарь выбрал голубой пиджак и подошел помочь старику надеть его.
— Я наблюдал за тучами, — сказал влезая в пиджак Де Паоло. — Видно как горами собираются облака, потом темнеет, а потом начинает лить дождь. Ты когда-нибудь наблюдал за ними?
— Нет, сэр, я никогда не делал этого.
— Никогда не находишь времени, да? Я слишком загружаю тебя делами.
— Нет! Я не имел в виду…
Де Паоло мягко улыбнулся молодому человеку.
— Неважно. Просто дело в том, что… наблюдая за тучами я всегда гадаю: это естественные образования или они созданы одной из групп модификаторов погоды?
— Это невозможно определить, сэр.
— Да, невозможно. Но знать — важно. Крайне важно.
— Да, сэр.
— Не поддакивай мне, пако, — предупредил Де Паоло с некоторой сталью в своем обычно мягком голосе. — Они там ведут войну — необъявленную войну, непризнанную, но тем не менее войну. Мужчины и женщины погибают. Дети умирают.