Он улыбнулся. Она продолжила.
В других местах, где есть деревья и где укрыться, убогость существования легче замаскировать, принарядить, чтобы выглядела покрасивее. Я же, знаете, их и сейчас вижу на острове: мечутся туда-сюда через море, думают, что там им будет лучше, а потом выясняют, что тоскуют по нашим краям. Вот только возвращаться положено победителями, с чем-нибудь таким, чего больше ни у кого нет: в новой шляпе, добротных ботинках, с животом потолще, в дорогих резиновых сапогах. Собственные мои дети тоже такими вернулись из Америки.
В попытке доказать, что уехали — и правильно сделали. А мы дураки, что остались. Полные чемоданы дорогих одежек, рассказы про то, где они побывали, с кем встречались; их не разубедишь, что за планету они держатся покрепче нашего, и ценности в них побольше. А ради чего? Если ради пищи и тепла, тогда я еще понимаю. Но по большей части это попытки сказать свое слово в мире, который едва откликнется, а то и не откликнется вовсе. Как будто обзавелся титулом — и стал человеком. Как будто машина или дом могут доказать твою значимость. Наверное, для кого-то так и есть. Мужчины считают, так можно приманивать женщин. Может, так, только что это за мужчины? И что это за женщины. Джей-Пи? Я всем говорю: благодари Бога за то, что имеешь, и перестань гоняться за все новыми побрякушками. Потому как тогда ты ничем не лучше сороки.
Он глянул на диктофон: сколько там еще осталось пленки, чтобы фиксировать ее речь, а заодно и ее образ мыслей, ее преданность родному языку. Как мне ее описать? Как им объяснить? Сказать профессору, что она стоик? Стоики бы вами гордились, Бан И Флойн. Сократу она бы тоже понравилась, беззубая старуха, сгорбившаяся у очага, где горит торф, хотя его быстро бы утомили жесткие рамки, в которые она загнала свое мышление. Диоген? Он восхитился бы бесхитростностью вашего бытия, Бан И Флойн, но возмутился бы приверженностью условностям, тогда как двум христианам, Августину и Фоме Аквинскому, с их иронией, быстро прискучила бы ваша безоглядная вера в Бога. Ницше бы, безусловно, ужаснуло рабское приятие подобного образа жизни — унаследованного от матери и от бабушки, а вот Шопенгауэр бы вами восхитился, Бан И Флойн. Ему по душе бы пришлось отвержение дешевого светского блеска, нежелание стать сорокой.
Он отключает запись.
Может, этим в Париже я скажу, что она типичная экзистенциалистка, Хайдеггер из Западной Ирландии, который сражается с технологическим прогрессом, с изменениями. Бан И Флойн и ее Dasein. Бан И Флойн, философ без лоска. Ее философия еще не заляпана затемняющими дело терминами и условиями, следами попыток каждого поколения ответить на вопросы без ответов. Пока без ответов. Он рассмеялся.
А смешного-то тут чего?
Хорошо мне с вами, Бан И Флойн.
Смешно вы это показываете. Хохочете над собственными шутками.
Да, пожалуй.
Он подлил им обоим чаю. Она добавила молока, они выпили.
Ну а что насчет англичанина, Бан И Флойн?
А что, Джей-Пи?
Пусть, что ли, здесь остается? И говорит по-английски?
Он ушел на утесы. Там никому не мешает.
Дождь зарядит — сразу вернется.
Поглядим, Джей-Пи.
Массон встал, убрал диктофон.
Мой профессор вас послушал, Бан И Флойн.
Правда, Джей-Пи?
Ничего, конечно, не понял, но его заворожили мелодичность, древность.
Оно из давних времен, Джей-Пи.
И очень красиво.
Верно.
Мы согласовали тему моей диссертации. Моей работы.
И какую?
«Эволюция или крах? Лингвистические паттерны ирландского языка на примере четырех поколений. Сравнительное исследование одной островной семьи за пятилетний период».
Эк замысловато, Джей-Пи.
Да, верно.
Она затянулась, но трубка погасла. Набила ее заново.
Англичанин вам крах живенько устроит.
Наверняка, Бан И Флойн.
Она заново раскурила трубку, держа пламя в ладонях, втягивая воздух, причмокивая, пока табак в чаше не разгорелся.
Только вы ему можете помешать, Бан И Флойн. Она откинулась на спинку стула, затянулась.
Не больно-то это верное дело — рассчитывать на такую старуху, Джей-Пи.
Он поцеловал ей руку, перекинул ремень диктофона через плечо.
Дам вам отдохнуть, сказал он.
Так вам довольно, Джей-Пи?
Пока хватит с лихвой, Бан И Флойн.
Он налил ей еще чая, поцеловал в обе щеки и тихонько закрыл за собой дверь. По дороге к своему домику встретил Джеймса.
Чего поделываешь, Шимас?