И тоже вышла.
Что она сказала? — спросил Ллойд.
Пошла погулять, сказал Михал.
Он встал.
Я тоже пойду.
Mise chomh maith, сказал Франсис.
Оба мужчины вышли вслед за женщинами, все шагали машисто, молча, пока не добрались до задов деревни, до огородов.
Меня гонят из собственного дома, сказала Бан И Нил.
Вытурили, сказал Франсис.
Из моей собственной кухни.
Колонизаторы захватили твою кухню, сказал Франсис.
Бан И Нил застегнула кардиган, повязала голову платком.
Ну, Джей-Пи-то не колонизатор, сказала она. Французы ничем не лучше, мам, сказала Марейд.
Нас они не колонизировали, возразила Бан И Нил.
Они пошли в сторону утесов, в противоположном направлении от кур, которые клевали зерна с земли, собираясь забраться на насест: неспешная прогулка в подступающих сумерках.
Надеюсь, они не выпьют весь виски, сказала Марейд.
Я тебе еще бутылку привезу, сказал Михал. Даже получше.
Знаю я его обещания, сказала Бан И Нил.
Это как понимать?
Вечно ты всякое обещаешь, а то нет, Михал?
Ты к чему гнешь, Айна?
Ты вон сказал, чтобы я за них не переживала.
Все уладится. Все будет путем. И у всех все будет путем. А ты вон погляди на меня, Михал. Выгнали из собственного дома.
Да все уладится, сказал он.
Она фыркнула.
Опять ты за свое, Михал. Вечно говоришь в будущем времени.
Она ускорила шаг, оторвалась от них, стремительно приближаясь к утесам.
У них у каждого-то все путем, сказала Марейд.
Только не вместе.
Все уладится.
Сомневаюсь, Михал. В собачьей стае двух вожаков не бывает.
Битва колонизаторов, сказал Франсис. Прекрати, Франсис, сказала Марейд. И без твоих разговорчиков гнусно.
Тропа стала забирать вверх, Бан И Нил замедлила шаг. Остальные нагнали ее и пошли рядом по траве, сухой и жесткой от дневного солнца и ветра, хотя скоро ее смочит и смягчит ночная роса. Шли они к утесам, к морю, бившемуся о скалы, подавшись вперед навстречу ветру, хотя нынче он был слабый, подались они по укоренившейся привычке, не изменившей им и в этот вечер, такой тихий, что из травы поднялась мошкара, кусала руки, лица, впрочем, они не замечали, всем четверым главное было дойти до утесов, до вольного воздуха, рокота моря о скалы.
Бан и Нил вдохнула полной грудью.
Хорошо здесь, сказала она.
Верно, сказал Михал.
Они сели и стали смотреть, как солнце скатывается в море среди сполохов розового и алого.
Лучше, чем на мессе, сказала Марейд.
Бред ты какой несешь, сказала Бан и Нил.
Правда?
Да, Марейд. Бред полный.
А монстранц по форме как солнце, мам.
И что?
Мужики в платьях поднимают его в воздух, как будто солнце.
Бред какой, Марейд.
Поклоняются ему. Мы должны ему поклоняться. Я и поклоняюсь, Марейд.
Так вот же оно, прямо перед нами, мам. Солнце.
А рядом ни одного священника.
Какие ты иногда глупости говоришь, Марейд. Правда?
Может, ты, Марейд, огнепоклонница, сказал
Франсис. Старая индейская скво.
Или греческая богиня, Франсис.
Франсис захихикал.
У греков рыжих волос не бывает, Марейд.
А может, бывают, сказала Марейд. Тебе-то откуда знать?
Я открытки греческие видел. Там ни одного рыжего.
Марейд кивнула.
Тут не поспоришь, Франсис.
В кои-то веки мы не спорим.
Бан И Нил вытянула ноги на траве.
Когда священник-то вернется, Михал? — спросила Бан И Нил. Мне причаститься пора.
Без понятия, Айна.
И исповедаться, мам. Что в мыслях желала смерти.
Они рассмеялись.
Благослови меня, святой отец, сказал Франсис, ибо я столкнула англичанина с утеса.
Прочитаешь во искупление «Аве Мария», сказал
Михал.
Благослови меня, святой отец, ибо я столкнул француза с утеса.
Прочитаешь во искупление «Отче наш» один раз, а «Аве Мария» дважды.
Они посмеялись, потом снова умолкли, смотрели на море, слушали птиц — обычные визгливые перепалки чаек, но звучали и голоса летних посетителей, гортанные крики коростелей, визгливые — тупиков.
Ты тут опять поселиться не хочешь, Михал?
Больно я для этого разнежился, Айна.
А ты, Франсис?
Может, и поселюсь, Бан И Нил. Как обстоятельства сложатся.
Нам бы мужчина не помешал, Франсис.
Это я вижу, Бан И Нил.
Марейд закрыла глаза, подтянула колени к груди.
Тяжко тут зимой, сказала Бан И Нил.
С мужчиной бы легче было, сказал Франсис.
Так ты вернешься, Франсис?