Некоторые да. Другие нет.
У кого язык изменился?
У Бан И Флойн совсем нет.
Ничего удивительного.
Моя студентка-отличница.
Упрямая коза.
Он отпил кофе.
А у тебя изменился.
Как именно?
Огласовки стали другими, как будто ты много слушаешь английский.
Очень странно, сказала она.
Как будто ты много слушаешь Ллойда. Впитываешь его язык.
Она глотнула кофе.
И усваиваешь его. Неведомым образом.
Он добавил молока в свой кофе, размешал.
Что вас связывает с Ллойдом, Марейд?
Она покачала головой.
Ничего.
Он вгляделся в нее, потом встал.
Мне нужно вернуться к работе, Марейд.
Она собрала чашки.
Ты сколько здесь еще останешься, Джей-Пи? Долго ты на этот раз задержался.
Я не могу уехать раньше Ллойда. Мне нужно увидеть, как его присутствие повлияло на язык.
Убедиться, что я не начала болтать по-английски.
Или хуже того, сказал он. Что Бан И Флойн начала.
Вот уж чего не дождешься, Джей-Пи.
Она взяла бумагу, карандаши, краски и газеты.
Придешь вечером? — спросил он.
Не знаю, сказала она. Поглядим.
Что-то мы редко стали видеться, Марейд.
Столько всякого происходит. Джеймс решил не возвращаться в школу.
Это я слышал.
Поедет в художественный колледж в Лондоне. Жить будет у Ллойда.
Серьезная для него перемена. И для тебя тоже. Она тискала в пальцах краешек газеты.
А ты что думаешь, Джей-Пи? Стоит Джеймсу туда ехать?
Он пожал плечами.
Я же ничего не знаю, Марейд.
Она оторвала краешек, клочок с текстом новостей упал на пол.
Надеюсь, так будет правильно, сказала она. Учитывая, что здесь происходит. Там он будет в безопасности, Джей-Пи.
Ирландцу в Лондоне будет нелегко, Марейд. Она кивнула.
Ирландцу в Лондоне и не бывает легко.
Она открыла дверь.
Попробуй узнать, что он изобразил на этом холсте, Марейд.
Она рассмеялась.
Хочешь, чтобы я за ним шпионила?
Да, Марейд. Возвращайся с полезными сведениями.
Я ничего не увижу. Он занавески закрыл.
А что Джеймс говорит?
Ничего. Он в будку ушел.
Выгнали?
Марейд улыбнулась.
Он там целыми днями рисует.
Они оба свихнутся, это точно.
Мы тут все свихнемся, Джей-Пи.
Она постучала в дверь, толкнула — заперто. Стукнула посильнее. Ллойд отдернул занавеску, вгляделся, открыл. Она передала ему бумагу, краски, карандаши.
Спасибо, сказал он.
Она повернулась к двери.
Не хотите посмотреть, Марейд?
Хочу, мистер Ллойд.
Она скользнула в полуоткрытую дверь. Прошла вслед за ним в мастерскую—тусклый дневной свет усиливали четыре фонарика на полу. Он отошел в сторону, чтобы она посмотрела на себя, как она, нагая, лишь с шарфом на бедрах, тянется к воображаемому яблоку, а по сторонам от нее стоят мать и сын, дальше бабушка с Франсисом и Михалом, на заднем плане — священник, крест, перевернутая лодка, в ней трое мужчин. Она резко, коротко втянула воздух, закрыла глаза. Отец, Сын и Святой Дух. Прошептать молитву. Она открыла глаза.
Остров, сказала она.
Еще раз посмотрела на картину, на Маунтбаттена и детей на «Тени V», мертвых солдат на берегу, рядом с тюленями.
Что скажете?
Прекрасно, сказала она. Очень красиво.
А Лиам?
Она наклонила голову.
Он всегда со мной, мистер Ллойд.
Она прошла от одного угла картины к другому, впитывая оттенки синего, серого, зеленого, бурого и черного, но кроме них и яркие жизнерадостные мазки — желтый, оранжевый, розовый, красный и золотой, отмечая, что он включил в картину кур, собак, котов, рыб, птиц и тюленей, островную свинью и ее поросят, островную дойную корову. И телку. Та в одиночестве плывет по морю. Море местами окрашено красным. Кроваво-красным.
Очень, очень хорошо, сказала она.
Он слегка поклонился.
Спасибо, Марейд.
Она потянулась к картине, ее привлекло свечение собственной кожи: молодая вдова из островных, какой они меня никогда не видели, моя кожа, тело, мерцание энергии, напористости, наполненности, и все это уедет отсюда, отправится в Лондон, Париж, Нью-Йорк, заживет жизнью, которой собирались жить мы с Лиамом, напористо и полноценно, перекочевывая из одной галереи в другую, из театра в книжный магазин, с бокалами в руке, мне красное, ему белое, хотя мы никогда ни того, ни другого не пробовали, на свадьбе своей пили чай и виски, смеялись, что скоро будут нам вино и шампанское в Бостоне, где живет его брат, где брат уже накопил на билеты Лиаму, мне, нашему ребенку, осталось только получить визу, а ее прислали уже после его гибели, и Франсис хотел эту визу присвоить, а заодно и меня, но я сказала: не обломится, и я тебе тоже не обломлюсь, и вот разговоры о Бостоне постепенно стихли, разговоры про вино, шампанское, театр, галереи смыло зимним дождем. Но теперь я могу уехать, Лиам. Отсюда. С этого куска камня. Совершить побег. И одновременно остаться, ставить чайник на огонь, весь день в суете, ждать, когда ты выйдешь из моря, войдешь в дом, в постель, в меня.