Тут надо кое-что доработать.
Мне она очень нравится, Джеймс.
Я не соглашусь ее продавать.
Ллойд кивнул.
В таких случаях именно ее-то все и хотят купить.
Джеймс стал дорабатывать фигуру матери: глаза, мерцающие линии под поверхностью кожи: вот-вот проступят, вырвутся на поверхность.
А большая эта галерея, мистер Ллойд?
Как раз нужных размеров. И в самом центре.
Люди очень любят туда ходить.
А я туда попаду?
Разумеется. Это же твои работы.
А мне нужен будет костюм? Пиджак?
Лучше как есть, Джеймс, — прямо что надо.
Джеймс кивнул.
Можно надеть джемпер, который сейчас вяжет мама.
Отлично.
Он будет совсем неношеным.
Замечательно.
Я буду ходить по галерее в образе островного мальчика, в островном джемпере.
У тебя отлично получится, Джеймс.
Знаю, мистер Ллойд.
А мама твоя приедет в Лондон, Джеймс? На выставку.
Джеймс покачал головой.
Она отсюда никуда.
Совсем?
Она отца ждет.
Ллойд вздрогнул.
Но он же погиб, Джеймс. Утонул.
Она все равно его ждет.
Джеймс указал на свою картину.
Они все ждут, сказал он. Ждут, когда их мужчины вернутся из моря.
Может, тебе поменять название? На «Зал ожидания».
Джеймс еще раз посмотрел на свою картину.
Ну, может, мистер Ллойд.
Ллойд вернулся к своей картине.
Пожалуй, Джеймс, можно сказать, что работа
закончена. Пусть просохнет как следует.
Сколько на это нужно времени?
Несколько дней.
А потом уедем, мистер Ллойд?
Да, Джеймс. Потом уедем.
Ллойд еще раз посмотрел на свою картину.
Ты подтолкнул меня в нужную сторону, Джеймс.
Своими линейными нарративами.
Так она ж не линейная, мистер Ллойд. Линейная, Джеймс.
Мама-то там в середине. А остальные как бы вспомогательные.
Ты неправ, Джеймс.
Похоже на обложку для альбома, мистер Ллойд.
Джеймс засмеялся.
«Boomtown Rats», мистер Ллойд. Боб и крысы.
Марейд и островные.
Ллойд покачал головой.
Нет-нет, Джеймс. Тут все куда многозначнее. Может, мистер Ллойд. Но моя картина совсем другая.
Ну это вряд ли, Джеймс.
На моей картине все равны, у каждого своя история. А у вас не так. Там мама главная.
Она очень красивая.
Джеймс пожал плечами.
Это не придает ей особой ценности, мистер Ллойд.
В моих глазах — придает.
Значит, вы пишете не как я, сказал Джеймс. Вы пишете как вы. Как англичанин на ирландском острове.
В каком смысле?
У вас остров становится тем, чем не является.
Что-то я запутался, Джеймс.
Мама у нас не центр вселенной. Она не главная.
А кто главный?
Джеймс пожал плечами.
Когда кто. Это все время меняется. Зимой. Летом. В зависимости от того, что нужно делать. Ллойд покачал головой.
Ты заблуждаешься, Джеймс. Главный Франсис.
Только когда он здесь, мистер Ллойд.
Так он всегда возвращается.
Это верно.
В таком случае, Джеймс, это моя интерпретация острова.
Ну, это путем, мистер Ллойд. Просто это никак не связано с моей картиной. Моя особенная. А ваша такая же, как у всех.
Это не очень вежливо, Джеймс.
Красивая женщина в центре. А вокруг все остальное. Картина готова. Работа сделана. Все вы так пишете. Уже много веков.
Ты очень плохо знаешь историю искусства,
Джеймс.
Джеймс пожал плечами.
Я много читал, мистер Ллойд. Смотрел. Знаю
достаточно.
Мне совсем не нравится твой тон, Джеймс. Это совершенно самобытное произведение.
Правда, мистер Ллойд?
Да, Джеймс, правда.
Джеймс снова пожал плечами.
А по мне, это похоже на то, что уже делали раньше. Совокупность влияний.
Джеймс рассмеялся.
Сорочье искусство, мистер Ллойд.
Так твоя картина лучше, Джеймс?
Ну вот приеду я в Лондон, и узнаем.
Да уж, Джеймс.
В понедельник, десятого сентября, Хью О’Халлоран, двадцативосьмилетний католик, отец пяти детей, скончался в больнице от ран, полученных двумя днями раньше: банда республиканцев избила его хоккейной клюшкой и рукояткой кувалды.
Они там с ума посходили, мам.
Верно, Марейд. Забивают своих до смерти.
Марейд протерла тряпкой подметенный матерью пол.
Франсис сказал бы «наших».
Верно, Марейд.
Аты так не говоришь.
А я нет.
Марейд полезла с тряпкой под стулья.
А раньше говорила.