незримая
ненаписанная
достойная
масляной краски
Он рассмеялся
плесени
дождь и холод
картофеля
зажаренной рыбы
Он так и лежал на животе, глядя, как закатное солнце озаряет западную стену утеса, световое шоу из нездешних тонов розового, красного, оранжевого и желтого, таящегося в камне, цветов, которые он никак не ждал отыскать так далеко на севере. Он зарисовал их в блокнот, пополз на четвереньках вдоль края утеса, чтобы взглянуть на пещеры и арки, высеченные океаном, зарисовать селедочьи плавники, бакланов и крачек — они кричат и заляпывают камень жирным белым удобрением, которое камню не впитать, зарисовал, как здесь, далеко на севере, падает свет, зная, что на рассвете падать он будет иначе, и в полдень тоже, иначе в четыре часа дня, в дождь, туман, зимой, осенью, летом, весной, перекличка солнца и камня, бескрайняя, бесконечная.
Он перекатился на спину и посмотрел в потемневшее небо, продолжая гудеть одна правда
две правды
три правды
а лодочники все же поют на веслах
но
только
не
Для
меня
Утром, позавтракав кашей, чаем и хлебом, он задал Бан И Нил вопрос. Произнес его медленно, проговаривая каждый слог.
Вы знаете, когда приходит почтовое судно? Она выключила радио, крикнула. Примчался Джеймс.
Bi ag caint leis, сказала она.
Вам чего? — спросил мальчик.
Почтовое судно. Когда оно приходит?
Завтра, мистер Ллойд.
А я думал, сегодня.
Сегодня воскресенье.
Мне нужен мой багаж.
По воскресеньям суда не ходят, мистер Ллойд.
И что мне делать до завтра?
Джеймс пожал плечами.
Ждать.
Ллойд вынес стул на улицу, поставил на сланцевую плиту, вкопанную в землю у входа в его коттедж. Открыл блокнот, стал зарисовывать деревню, коттеджи, домики, мужчин и женщин, передвигавшихся от двери к двери, собак, кошек и кур на единственной улице. Зарисовал море, тропу, ведущую к морю. Зарисовал Джеймса, который шел к нему с чашкой и тарелкой, чаем и хлебом, в чай уже добавили молока, на хлеб намазали тонкий слой масла и варенья.
Это вам подкрепиться, мистер Ллойд.
Спасибо, Джеймс.
Он взял у него чашку и тарелку.
Аты сегодня чем займешься?
На мессу пойду.
Я не видел церкви.
В здании школы.
А священник?
Джеймс пожал плечами.
Бан И Нил что надо знает.
Джеймс ушел, Ллойд продолжал рисовать островитян: они приоделись, мужчины в костюмах, волосы зачесаны назад, женщины в платьях, кардиганах, с подкрашенными губами.
картины острова: воскресная месса
Михал помахал рукой, окликнул.
Пойдете, мистер Ллойд?
Ллойд покачал головой.
Это не для меня.
Взял пальто, шляпу, засунул блокнот и карандаш в карман и пошел по краю острова, держа вслед за солнцем к югу и востоку, — здесь подниматься по склонам было не так мучительно. Посидел на траве, посмотрел в морскую даль вокруг острова: солнце блестело на водной глади, птицы ныряли, охотились, а он грелся на солнце вдали от Лондона, от других, от них, их выставок, рецензий, рукоплесканий, их сцены
от нее
там
среди них
душечка-делец
среди них
в ее среде
не моей
Он лег. Стал ждать. Хотя ветер и холодил. Сел, еще раз посмотрел в морскую даль — она посерела. автопортрет: на самом краю
Он вернулся в деревню, сел за ужином на то же место. Лодочники пока не отбыли. Франсис нагнулся к нему.
Вы местных рисовали.
Да. Когда они шли к мессе.
А сказали — не будете.
Правда? Я забыл.
Шустро, однако, мистер Ллойд.
Что шустро?
Забыли.
Полковник Королевских горцев рявкает на двух полицейских из Южной Армы — велит им не двигаться. Старшему инспектору Стэнли Ханне сорок восемь, его коллеге констеблю Кевину Томпсону двадцать два, помолвлен, скоро свадьба. Оба протестанты.
Полицейские жестом подтверждают, что услышали, но не прекращают продвигаться по проселку в Клоналиге, в самом начале десятого вечером воскресенья, третьего июня. Останавливаются у стены осмотреть бидон для молока. В бидон набито двести фунтов взрывчатки. ИРА начеку.
Бойцы ИРА подрывают бомбу прямо в руках у полицейских, оба погибают на месте.
После завтрака он снова спросил у Джеймса, когда придет почтовый катер.
В течение часа, ответил мальчик. Двух. Трех. Как выйдет.
А как выйдет?
Да как все сложится. Прежде всего на море.
Как это понять?