Только вот в соседний магазин к оружейникам Меркель нам уже не попасть. Попасть то можно, только вокруг уже полно фашистской полиции.
Оно нам надо? Пострелушки устраивать перед самой страшной в мире ковровой бомбардировкой. За нас англичане постараются. Ничего от города не оставят.
Пленённая девчонка в ангаре, вжавшись спиной в стеллаж, всё испугано быстро мелко крестилась, плевалась и обзывала нас. Разобрал только слово ««Тойфель»» - черт, значит. Она нас за чертей приняла, обхохочешься. Потом дева сомлела и упала в обморок.
- Зачем её сюда притащили? – спрашиваю, подхватывая это явно недокормленное тельце.
Правда девица мало похожа на классическую немку: белокурую такую валькирию с мощным выменем. Черненькая, худенькая, симпатичная. Лет шестнадцати. Одета в синюю юбку-миди, белую блузку с короткими рукавами и на шее черный галстук типа пионерского. На ногах туфельки и короткие белые носочки. А сама стройная до жалости.
Пахом внимательно разглядывал союзки своих сапог, потом сказал тихо.
- Дык, это, барин, Сосипатор приказал её хватать я и схватил. А что? Не надо было?
Посадил я девицу на чехол от какого-то музыкального инструмента, прислонил к стеллажу.
- Приведите её в чувство кто-нибудь, - бросил в пространство.
- И что с ней делать-то будем? – это я уже к Сосипатору обратился.
- А что с бабами делают? - пробасил Сосипатор. – Замуж отдадим. Дело не хитрое. Хотя бы за Курта. А вот что с ружьями у нас будет?
Кто о чём, а шелудивый о бане.
- Хватит с нас эксов, - отрубил я. - С Йоску поедем в Америку и купим как нормальные люди в магазине. Сколько нам надо, столько и купим. Долларов нам ещё хватает.
Хромой морской фельдшер покопавшись своей сумке поднес к лицу девушки ватку с нашатырём.
Длинные пушистые ресницы затрепетали.
Открылись светло-карие глаза, быстро-быстро захлопав. Чуть ли не со щелчками.
Тарабрин её что-то спросил на немецком.
Девушка чуть запнувшись ответила.
- Она говорит, что её зовут Грета Зеебах. Она член Союза немецких девушек. Ей почти шестнадцать лет. В магазине работала ночным сторожем, но скоро, после дня рождения её примут в зенитную часть Люфтваффе чтобы защищать родной город.
Тут девица вскочила на ноги, зиганула и заорала как на митинге:
- Хайль Гитлер! Дойче юбер алес!
- Алес твоей дойче. Полный алес, понад усе... - усмехнулся я и обратился к Тарабрину. – Степаныч, скажи ей, что она не похожа на саксонку.
Тарабрин перевёл, девица ответила. Но видно было что она очень удивилась такому вопросу. Не знаю, что она от нас ожидала, но налицо разрыв шаблона у девицы. Когнитивный диссонанс если по научному.
- Родители приехали в Дрезден из Тюрингии, а она родилась уже здесь. Просит вернуть её обратно в родной город и тогда она не будет сообщать о нас в полицию. – Усмехнулся Тарабрин после перевода.
- Скажи ей что её города больше нет, - посмотрел я на часы. – И горожан нет. Даже полиции городской нет. Именно в этот момент англичане и американцы с тысяч тяжелых бомбардировщиков бомбят Дрезден. Засеивают зажигательными бомбами как ковёр. В городе огненный шторм. Не выжил никто. И если она хочет жить, то пусть не рвётся назад. Да и некуда. Германия войну проиграла. Фюрер застрелился. Всех наци победители будет судить за их военные преступления и вешать.
Девица впала в ступор, после того как Тарабрин ей все это перевел.
- Куда её? – спросил Тарабрин у меня.
Я ответил.
- Ну, как Сосипатор предложил – к Курту. В собачник. Пусть ему там помогает пока, а там видно будет.
После повторной ватки с нашатырем и перевода моего приговора девчонка схватила тяжёлый кофр на котором сидела.
- Я могу с собой взять аккордеон?
- Пусть откроет кофр, - приказал я.
А то мало ли чего можно ждать от сопливой национал-социалистки. В этом возрасте молодёжь при хорошей обработке мозгов бывает очень фанатичной.
Действительно аккордеон. Типичный немецкий. Весь в красном перламутре и клавиши из слоновой кости. С пятью регистрами.
Помню на почти таком же трофейном аккордеоне в шестидесятом году прошлого века играл в нашем летнем детском саду в Снигирях под Москвой кадыкастый еврей, длинный, худой, чернявый и кудрявый с очень красивой дочкой шести лет из-за которой он и нанялся в детсадовские музруки на лето. Клавиши его аккордеона имели ямки – под пальцами стёрлась слоновая кость. Пластмасса практичнее на поверку оказалась и долговечнее.
Надо же какая дурь только в голову не лезет.
- Пусть забирает, - разрешил я.