— С формальной стороны претензий к штандартоберюнкеру Цольмеру нет. Возможно, он стал штандартоберюнкером по недоразумению, но виновником недоразумения является Дитрих. Вот пусть он и расхлебывает.
За «выдающиеся успехи в обучении и беспорочную службу в рядах СС в течение шести лет, в том числе на унтер-офицерских должностях» Цольмеру «в порядке исключения» присвоили офицерское звание «СС-унтерштурмфюрер» без обязательной полугодовой стажировки и направили служить в Лейбштандарт.
Когда в июне 1939 года Дитрих знакомился с пополнением, прибывшим в полк, у него чуть не помутился разум при виде сияющего Цольмера в новенькой форме СС-унтерштурмфюрера.
— Отправь его в Берхтесгаден, пусть охраняет фюрера, — приказал Дитрих начальнику штаба.
— Но Цольмер планировался командиром взвода в мотоциклетную роту, — заикнулся было начальник штаба, — у него блестящая характеристика, он лучший пулеметчик выпуска.
— В Берхтесгаден, с глаз моих долой! — заорал Дитрих. — Я не сомневаюсь, что он отлично стреляет из пулемета. А вот в кого он любит пострелять, можешь расспросить Кольрозера! Через пару месяцев мы окажемся на фронте, а в бою этот парень больше опасен для своих, чем для врага.
И Цольмер попал в резиденцию фюрера в Берхтесгадене командиром взвода охраны. Первое время он был счастлив: когда фюрер приезжал отдохнуть в горах, он мог почти целый день находиться рядом с предметом своего обожания. Но когда осенью 1939 года началась война, в Цольмере проснулся дух патриотизма.
Однажды Гитлер вышел полюбоваться великолепным горным пейзажем и увидел офицера СС, плачущего в лучах заходящего солнца.
— Мужайся, солдат, — сурово произнес фюрер. — Что бы ни случилось, слезы не к лицу тому, кто носит мундир Лейбштандарта.
— Простите меня, мой фюрер, — с раскаянием молвил Цольмер, — но мое сердце разрывается, я не знаю, что делать. Моя любовь к вам требует, чтобы я день и ночь охранял фюрера здесь. А мой долг офицера СС требует сражаться за фюрера на фронте. Что мне делать, мой фюрер?
Гитлер был настолько растроган столь наивным проявлением искренних чувств, что сам невольно прослезился.
— С тех пор как я нахожусь на передовой линии битв, — произнес фюрер, — это и твоя честь, солдат Лейбштандарта, быть на передовой.
«Хорошо сказал», — удовлетворенно подумал Гитлер. И 23 декабря 1940 года он почти буквально повторит эту фразу на праздновании Рождества Лейбштандартом в Бад-Эммсе. Ну а для Цольмера после этих, слов выбор был сделан: в конце апреля 1940 года он оказался в мотоциклетной роте Лейбштандарта, дислоцировавшейся в Нойенкирхене в 30 километрах от границы с Голландией. А 10 мая в 2 часа ночи Лейбштандарт был поднят по тревоге и в 5 часов 35 минут пересек границу с Голландией. 12 мая мотоциклетная рота под командованием СС-оберштурмфюрера Гуго Крааса совершила стремительный рейд, захватив 120 пленных и множество оружия. Краас получил за это Железный крест 1-го класса. Но его радость на следующий день была омрачнена инцидентом с участием Цольмера.
14 мая Цольмер вместе со своим взводом первым переправился через Маас и ворвался в дымящийся после бомбежки Роттердам. Увидев в конце улицы вооруженных голландцев, Цольмер тут же открыл огонь из пулемета. Его люди последовали примеру. И вдруг прямо под огнем появился офицер вермахта, отчаянно жестикулируя и крича:
— Не стрелять, не стрелять!
Оказалось, что в это время в помещении комендатуры капитуляцию голландских войск принимал генерал Штудент, высадившийся в этом районе со своей 7-й парашютной дивизией еще 10 мая. Пулеметный огонь Цольмера и на этот раз оказался метким: помимо трех десятков убитых и раненых голландцев погиб один из парашютистов, а сам генерал Штудент, очень некстати выглянувший в окно, получил скользящее ранение головы. Когда подполковник фон Хольтиц (тот самый офицер, что выскочил под обстрел) доложил Штуденту о причинах инцидента, Штудент сказал:
— Не стоит болтать об этом. Если начнут судачить о том, как мы по ошибке стреляем друг в друга, то это может снизить боевой дух наших войск и приободрить неприятеля. Отметьте в рапорте офицера 39-го корпуса, который первым ворвался в город, чтобы оказать нам поддержку: в конце концов, он же не знал, что голландцы уже капитулировали. Так же, кстати, как и люфтваффе, разбомбившие город, когда голландцы уже согласились капитулировать.
— Это не офицер 39-го корпуса,. — заметил Хольтиц. — Это вообще не офицер вермахта, это — офицер Лейбштандарта.
— Тогда тем более простительно, — сдержано выразил свое отношение к Лейбштандарту Штудент. Он осторожно потрогал перебинтованную голову и решительно сказал:
— Вот что, Хольтиц, меня весьма беспокоит возможность распространения слухов о данном инциденте. Если наши десантники начнут рассказывать друг другу, как их командира чуть не пристрелили по ошибке эсэсовцы, а перед этим чуть не разбомбили люфтваффе, — все это может посеять чувство недоверия к товарищам по оружию. И тогда нам придется забыть о каком бы то ни было взаимодействии частей! Вы меня понимаете?
— Так точно, господин генерал! Я направлю рапорт, в котором отмечу образцовые действия командира мотоциклистов Лейбштандарта, который быстрой и умелой атакой сорвал попытку нападения противника на штаб дивизии, — смекнул Хольтиц.
Штудент еще раз потрогал голову, поморщился и добавил:
— Напишите прямо, чтобы пресечь возможные кривотолки: спас жизнь командира дивизии.
— Слушаюсь, — наклонил голову Хольтиц, но не смог удержаться от ехидного комментария:
— А как будет доволен Дитрих!
— Я делаю это не ради Дитриха, а ради германской армии, — отрезал Штудент.
В запарке боев рапорт Хольтица прошел мимо Дитриха. Зато в штабе 39-го корпуса его заметили и включили Цольмера в список представленных к награждению.
Свой день рождения 28 мая 1940 года Дитрих встречал в боях под голландским городком Эскельбеком. Ближе к полудню он направлялся на вездеходе «мерседес» в расположение 2-го батальона. Улица на окраине городка оказалась перегорожена шлагбаумом, и им пришлось остановиться.
— Мы с водителем уберем шлагбаум, — обратился к Дитриху ехавший вместе с ним командир 15-й мотоциклетной роты Макс Вюнше. Дитрих кивнул. Но не успели Вюнше с водителем выйти из машины, как простучала пулеметная очередь. Дитриху показалось, что пули просвистели в сантиметре от его макушки.
— В канаву! — крикнул он Вюнше, кубарем выкатившись из машины в придорожный ров. В канаве, как и положено, оказалась вода, и Дитрих моментально вымок и вымазался в грязи. Пули ударялись в край рва, но глубина его оказалось достаточной, чтобы передвигаться хотя бы ползком.
— Что-то я не пойму, — озадаченно сказал Вюнше, — но похоже, что стреляют не с той стороны, откуда была первая очередь. Смотрите, по машине стреляют с нашей стороны дороги!
— Странно, — удивился Дитрих и задумался. Но в этот момент в машину ударил противотанковый снаряд и для размышлений срочно потребовалось поискать более безопасное место.
— Надо перебираться на ту сторону, пока англичане не взяли нас в плен, — решил Дитрих. — Будем искать дренажную трубу.
И они поползли по рву вперед. Между тем из пробитого бака и запасных канистр вездехода бензин потек в канаву, расплываясь радужными пятнами. Дитрих заметил это и крикнул ползущему впереди Вюнше:
— Быстрее! Одна удачная трассирующая пуля — и мы зажаримся заживо!
— Вот труба! — отозвался Вюнше. — Сюда, группенфюрер!
Дитрих прополз еще пару метров и действительно оказался у дренажной трубы. Он полез в трубу, но едва дополз до середины, как застрял. Дитрих попытался выбраться обратно, но не смог сделать и этого. В довершение всего, наконец, появилась пресловутая «удачная» пуля, и бензин в канаве вспыхнул. Дитрих почувствовал жаркую волну сзади. «Все, придется сдаваться в плен с обгорелой задницей», — мрачно подумал Дитрих. В этот момент кто-то крикнул в трубу: