Он, до гроба чернобородый,
Жизнь любил и любил природу.
И грачиной зябкой весной
Становился он сам не свой.
Знал, что скоро оттают горы,
Оживут и леса и норы.
Птица грянет из-за морей
К старым гнездам — скорей, скорей!
И просохнет земля, и дед
Будет бить по пенькам чуть свет.
До могилы чернобородый,
Он гордился своей работой.
Говорят, что разборчив был,
Что дубовые пни любил.
Крепко держится дуб за землю,
Доставать его нелегко:
Глубоко его корни дремлют,
Расстилаются широко.
Сколько ветры в него ни дули,
Ни качали из года в год,
Устоял он, не пошатнули,
А вот дедушка пошатнет.
Он мотыгой копал, лопатой,
Молодым топором кромсал.
И сдавался пенек рогатый,
Из сырой земли вылезал.
А за ним покорялись новые,
И землисты, и широки…
И согнули деда сосновые,
И еловые, и ольховые,
И согнули его дубовые
И осиновые пеньки.
А когда навсегда заснули
Руки деда, чтобы не рыть,
То едва его разогнули
В гроб некрашеный положить.
И теперь над его могилой
Куст калины да крестик хилый.
Надпись смыта — не говорит,
Кто под этим крестом зарыт.
Но живет мой старик в народе,
Не погас угольком в золе;
Каждый год сила деда всходит,
Та, что он отдавал земле. —
Был оч бедным, но скрягой не был,
Всю истратил ее в свой час.
Вот она в каравае хлеба,
В молоке, в чашке каши, в нас.
Мы и сеем под вольным небом,
На земле, что мой дед припас.
ПРО СТОЛБ
У телеграфного столба
Своя солдатская борьба.
Давно он был живой сосной,
Дышал своей вершиной колкой;
Давно он здесь,
В глуши лесной,
Чудесно пах янтарной смолкой.
И слышал, как ходил медведь
Через сушняк по косогору,
Как птицы начинали петь,
Как барсуки копали норы.
И вот впилась в сосну пила
Зубами мелкими из стали.
И ствол раздели догола
И черной жижей пропитали.
Ввернули из фарфора уши
И прикрутили провода,
И стал он поневоле слушать,
О чем гудели города.
А лет примерно через пять,
А то и через семь — не сразу —
Он научился понимать
Слова.
А через десять — фразы.
А через двадцать смысл постиг
И зажил новым интересом…
И вот стоит сухой старик,
Зеленым
Окруженный лесом.
А с ним стоят другие в ряд.
И не понять живому бору,
О чем там люди говорят
В дневную и ночную пору.
Об этом знают лишь столбы,
Что были соснами когда-то,
Товарищи одной судьбы,
Без сроков выслуги
Солдаты.
РУКИ МАТЕРИ
Да, все мы, на кого ни погляди —
От самых малых и до самых старых,-
Питались молоком ее груди
И спали на руках ее усталых.
На тех исколотых трудом руках —
На белых, черных и на желтокожих,
Которые на всех материках,
На всей Земле
Между собою схожи.
Которые тоскуют в дни разлук
О детях, разлетевшихся по свету.
И гении,
И все мы с этих рук
На землю сходим, на свою планету.
И где б мы ни стучались в поздний час,
Нам эти руки двери отпирают,
Они затапливают печь для нас,
Пока мы спим,
Рубахи нам стирают.
И эти ручи поднимает мать
От Хиросимы и до Санта-Клара,
Чтоб черным ястребам войны не дать
Обуглить голову земного шара.
РУССКАЯ ПЕЧЬ
Что он видел, верблюд кирпичный,
В завывании дождевом?
Мы забыли, что ты была,
Избяная гора тепла,
В свое время универсалом:
Род людской от зимы спасала
И лечить при нужде могла.
Зуб заноет или живот —
Лезь на печку — и заживет.
У нее и другие грани
Были в сумерках дальних дней:
Печь зимой заменяла баню,
Наши деды парились в ней.
Из кирпичной жаркой купели
С разопревшей травой на теле
Выбегали в метельный вой.
И валялись в рыхлой постели,
Зарызаясь в снег с головой.
А потом — опять на печи,
Где горячие кирпичи…
Почка, печка!
И в век азартный
Я живу с тобой, не тужу,
Как на доброй доске плацкартной,
На твоих кирпичах лежу.
И по всем государствам света
Путешествую без билета.
Хлопотать уж не надо визу —
Отошла такая печаль.
Прямо на печь мне телевизор
Доставляет любую даль.
К домоседству давно привычный,
Ты весь мир к себе приписал:
Все ты видишь,
Верблюд кирпичный,
Старой кладки универсал.
СЛОВО К ВОЛГЕ
По каким бы ни шел я вехам —
Всюду, Волга, твои огни;
И куда бы я ни поехал —
Все они, они и они.
И дивит меня чудо это:
До чего ж стала ночь светла!
Где достала ты столько света,
На такую темь напасла?
А взяла ты его далече,
В глубине пластов и веков;
Из начала всех рек и речек —
Из неведомых родников,
Что в ложбинах зеленокосых,
В синих падях, в лесном краю,
Словно маленькие насосы,
Добывают свою струю.
И за каплею каплю катят
В тихий ключик,
В сонный ручей.
Ничего, что их силы хватит
На пятнадцать-двадцать свечей.
Ручеек — к ручью,
К силе — сила.
И пошла большая вода,
Сталь тяжелую закрутила,
Вышла на берег — в провода.
И погнала поезд. И мимо
Ночь спешит. И как чудо в ней,
Необъятно, необозримо
Половодье
Твоих огней!
СТИХИ О СОЛДАТСКИХ РАНАХ
Б. Пильнику
От того, что ветра завыли
И дождю предстояло лить,
У Антона раны заныли
И всю ночь будут ныть и ныть.
Ладно, друг, запасайся грелкой,
Раны ноют, а ты не ной!
Ты теперь не только больной,
Но и лекарь, но и сиделка,
И стряпуха: печешь блины —
Восемь дней дома нет жены.
Укатила взглянуть на внуков,
Наставлять на ум дочерей.
Ты один теперь сбывай скуку,
Без нее свои раны грей.
Их четыре, лихой квартет.
Как привяжутся — спасу нет!
Только две заросли,
Как третью
В партизанском схватил бою.
Ты считал тогда верной смертью
Эту третью рану свою.
А от раны своей четвертой
Девять дней валялся, как мертвый.
И врачи решили в душе,
Что Антон не жилец уже.
Но в могиле гнить не согласный,
Ты в отряд вернулся живой.
И не в шапке с полоской красной,
А с замотанной головой.