— Да, я понимаю, — прошептал Берт.
— Понимаешь? Да что ты? Ай, молодец! Это хорошо, что понимаешь, а то встречаются такие экземпляры среди вас, с которыми разговаривать просто бесполезно. Объясняешь ему, рисуешь картину того, к чему приведёт воплощение его мечты, его игрушка или идейка — а ему плевать. Плевать ему, дружок, понимаешь? На всех и вся. Гордость первооткрывателя у него, доказать он хочет, бедненький, что-то там такое-разэтакое — себе, или ещё кому-то! И приходится изымать, а как иначе? Но мы не считаем себя в праве запрещать изобретать и думать, мы не диктуем, как люди должны жить. И они опять изобретают, иногда то же самое, что только что было изъято. Знал бы ты, сколько заклинаний каждый год приходится изымать, некоторые — ещё на стадии разработки! Потому что сколько-то лет назад они уже рассматривались и признаны опасными. Взрывчатку, например, по два-три раза в столетие изобретают, мы блокируем и пресекаем распространение, но — и только. А что делать? Это вот он у нас поборник всеобщей прозрачности, уж наелся полной ложкой, а всё не успокоится! — кивнул Йэльф на Дона, тот поморщился, но промолчал. — Ладно, проехали, детка. Убеждать мне тебя не в чем, да и незачем, большой уже мальчик, сам разберёшься. У тебя, наверно, были вопросы? Спрашивай. И закончим на этом.
Берт растерялся. Были у него вопросы, как не быть. Но сейчас ничего в замученную голову не приходило. Кажется, ему и без вопросов на всё ответили… А! Вспомнил!
— Жнец! — выпалил он.
— Что — Жнец, дружок? — не понял Йэльф.
— Райн Донни сказал мне, что вы… ты видел Жнеца!
— Ну, да… А! Я понял. Каким он был, да? Его звали Саймон, и это был огромный золотой ящер.
— Я… — Берт поперхнулся и долго хватал ртом воздух. А как же «по образу и подобию»? И это здесь вверх ногами!
— Да, метра три или четыре ростом, и хвост сзади, на него он опирался, когда стоял, а всё остальное вполне обыкновенное — руки, ноги. Только весь в чешуе, одежды он не носил. По шесть пальцев на каждой руке. Вот голова почти как у нас. По крайней мере, я помню лицо, а не ящеричью морду. И была у него ручная обезьянка, всегда сидела у него на плече. Мы все очень испугались, когда узнали, что он охотник. Что он убивает и ест мясо своих жертв. Это не укладывалось в наши головы. Как так — разумный, но убивает? Одно дело — животные, они так уж устроены, думали мы, но разум всегда найдёт альтернативу, — он невесело усмехнулся и покачал головой. — Как много времени нам понадобилось, чтобы понять, что против своей природы идти бессмысленно! Вампир пьёт кровь, но не убивает, а человек, чтобы поесть мяса, вынужден убить: вывести ходячий бифштекс у Перворождённых не получилось. Можно называть нас кровопийцами, а людей и на-райе трупоедами — и кто лучше? Да никто, просто мы разные. И сокрушаться по поводу своей природы так же бессмысленно, как и превозносить или гордиться ею. Попытки же насильно навязать свой образ жизни существам, по самой сути своей к нему неприспособленным, приводят к преступлениям просто чудовищным, ты мог это прочесть в «Хрониках». Можно и нужно стараться понять иное существо, но копировать чужое бытие — глупо, а подгонять чужое под свой шаблон — преступно. А если ты сильнее — ещё и подло. Да, кучи трупов, реки слёз, крови и дерьма — наш мир видал и такое. А у твоего мира это, судя по всему, ещё впереди. Или уже? Вот, видишь, детка! У всех свои особенности. На-райе, например, могут есть мясо только с тех ферм, где забоем скота занимаются ординары. Животное берут на взгляд, оно умирает счастливым, и в мясе не остаётся «вкуса страха», так они это называют. Людям всё равно, а на-райе его чувствуют. Потому что они тоже другие. Мы все разные, но все связаны. Не появились бы в Мире вампиры — и остались бы на-райе травогрызами, как Перворождённые! Нам, вампирам, не выжить без людей, а люди без пригляда на-райе, пусть и минимального, мгновенно превращают Мир в помойку и начинают за эту помойку воевать, превращая её уже в кладбище, это всё уже проверено! Двух тысячелетий вполне хватило. Не потому, что люди плохие, а потому, что так уж вы устроены, и что будет твориться в твоём мире лет через тысячу, мне и представить страшно! Но это понимание нам всем нужно было выстрадать, понимаешь, детка? Должно было пролиться много, очень много крови прежде, чем до всех всё это дошло. Лучше бы уж ординаров кормили, чем зазря кровь проливать! А тогда… Мы питались только фруктами, и нам было не понять, что Саймону мясо необходимо для жизни. Мы были ещё дети, понимаешь? Испуганные дети. И мы сбежали от него. Со временем его образ оброс домыслами, а мы не сочли нужным это как-то изменить. И для потомков он стал Жнецом Великим. Мы назвали его «Жнец», — пропел он, — что значит в переводе «Жизнь, распоряжающаяся смертью». Но если изменить тон и акцент, получится уже «Жар смертельный», поэтому некоторые умники ассоциируют Жнеца с Солнцем. В общем-то, не удивляет, я работал как-то раз в пустыне вместе с магами военного корпуса. Да, в пустыне, я не рассказывал? — заметил он удивлённый взгляд Дона. — Две тысячи лет назад мне и ещё нескольким из наших это ещё было интересно. Там с тех пор находится то, что ты знаешь, как «Тысяча озёр», красиво получилось, да? А была пустыня. Мы делали барханы выше раз в пять, в шесть, маги сплавляли их в камень, а вода в углубления между ними собралась потом сама. Так вот. Глядя на то, как несладко приходится под палящим зноем даже магам огня, я понял, почему Жнеца часто связывают со светилом, особенно в южных областях. Но мы помним. Двадцать семь Старейшин ле Скайн, наши жёны и сорок семь пар Перворождённых в Квалинести. Никто не знает, зачем ему потребовалось создавать нас — а он нас создал, я это знаю, я был первым и сам помогал ему выращивать Перворождённых. Никто не знает, куда он делся — пожив какое-то время в джунглях, мы поднялись однажды по лестнице, которую он выплавил для нас в скале. Боялись страшно, долго спорили, надо ли это делать, но поднялись — стыдно стало, что бросили его одного, даже не попытавшись поговорить. А он был люто, чудовищно одинок, но понять это, опять же, потребовалось время. Пока мы жили кучей, мы и представить не могли, что это за зверь — одиночество. А потом поняли — и пошли к нему. И никого не нашли. Даже пещера его исчезла. А лестница цела до сих пор, если хочешь — можем сходить и посмотреть. Правда, ничего интересного она из себя не представляет, на редкость уродливое сооружение — только что древнее. Ею, конечно, не пользуются, но иногда приходят посмотреть. Хочешь? Правда? Да что ты? Ай, молодец! Ты хороший любознательный мальчик! Приходи ещё как-нибудь, я тебе ещё многое рассказать могу!