Занимавшиеся этим организации тоже были недостаточно обучены и оснащены, а работающий в них личный состав плохо подготовлен.
Несмотря на эти структурные трудности в сборе и обработке разведданных, полученная советскими разведорганами в 1941 году фактическая информация давала достаточную основу для точной оценки наступательных возможностей и агрессивных намерений Германии.[557] Вместо того, чтобы ссылаться на «объективные» причины явной неудачи советской разведки, следует скорее обратить внимание на причины субъективные. Главными среди них были позиция и психология Сталина, его доминирующее положение и запугивание им всех прочих лиц и органов Главного Командования, словом — воплощаемая им природа советской системы.
Ключевые военные фигуры, такие, как Жуков и Василевский, пытавшиеся понять мотивы, которыми руководствовался в своих рассуждениях Сталин в те напряженные дни перед 22 июня, относят его бездействие на счет политических соображений, переоценки им возможностей дипломатии, нерешительности и страха предполагаемой дезинформации. Более недавние критики расширили этот анализ, охватив и индивидуальные психологические особенности. Как заметил биограф Сталина Д.А. Волкогонов:
«Чтобы лучше понять драму тех последних предвоенных часов, нужно еще раз обратиться к личным качествам Сталина. О многих из них речь уже шла. Теперь следует сказать и о таком, как осторожность. Конечно, Сталину было не занимать смелости и решительности при принятии обычных решений. Но в больших делах он был до предела осмотрителен…
В отношениях с Гитлером его сверхосторожность в конце концов дала обратные результаты. Фактически в большой политической игре Гитлер перехитрил Сталина. Осторожность Сталина диктовалось не только пониманием им последствий „преждевременной“ войны, но и в определенном смысле большой внутренней неуверенностью. СССР был один на один с капиталистическим миром. Любой неосторожный шаг мог привести к непоправимым последствиям. Эта мысль не могла не довлеть над сознанием Сталина в моменты принятия ответственных государственных решений.
Сталин так настойчиво боролся с возможностью „провокаций“, что это заметили в Берлине и сделали соответствующие выводы. Его осторожность, отсутствие должной реакции на многочисленные нарушения Германией заключенных договоренностей, подчеркнутая лояльность — вот что действительно подталкивало Гитлера, наглевшего день ото дня, убеждало его в слабости СССР. Например, по указанию Сталина в июне советским войскам западных округов было отдано дополнительное распоряжение: не применять оружия против германских самолетов, нарушавших границы СССР. Одновременно была передана аналогичная директива и пограничникам. Немцы это сразу заметили. Осторожность — качество, необходимое политику, — превратилась в нерешительность и перестраховку, питаемые маниакальной уверенностью в исполнении собственного желания не допустить войны. В конце концов это привело к непоправимому…»[558]
Среди многих возможных объяснений поведения Сталина будет разумным предположить, что Сталин понимал весь масштаб указаний и предупреждений разведки о грядущей войне и представлял, что именно должно произойти. Но одновременно с этим он не осознавал остроты угрозы и масштабов грядущего нападения немцев. Это может объяснить широкую советскую частичную мобилизацию и запрет на схожие меры в приграничных областях.[559]
Еще одно возможное объяснение состоит в том, что Сталин хорошо понимал, что война неизбежна, но считал, что ее можно оттянуть до 1942 года, когда программа военных реформ будет завершена. Активные обманные действия немцев, последующие немецкие операции на Балканах, и откладывание «Барбароссы» до конца июня могли поспособствовать этому заблуждению. Усилившиеся указания на грядущее вторжение в июне по идее должны были вывести Сталина из этого заблуждения — но вставшему однажды на путь оттяжки Сталину было бы трудно изменить свои неверные представления.
И наконец, у нас есть столь четко описанный Волкогоновым психологический портрет Сталина. Многочисленные примеры предшествующего поведения Сталина (в особенности установление им атмосферы «перманентных» чисток) ясно свидетельствуют о его острой паранойе. И это, наряду с обычной склонностью любого тирана к вере в собственную непогрешимость, создало смертоносное сочетание подозрительности и слепоты, которое и вызвало его с виду «иррациональное» поведение в 1941 году.
557
Даже из приведенных документов видно, что советская разведка — в первую очередь по причине активных контрдействий противника — не дала целостной картины подготовки Германии к войне, ошибочно определила темпы сосредоточения немецких войск, существенно занизила их численность и просчиталась с направлением главного удара. Сейчас уже можно констатировать, что наиболее адекватно отражали реальность сообщения Зорге — но они представляли собой аналитические сводки, перерабатывавшие информацию из множества источников, зачастую полученную весьма окольным путем. Оперативной информации и конкретных фактов Зорге, находящийся на другом конце земного шара, дать по определению не мог. (Прим. ред.)
559
Иных мер до начала войны (или без уверенности, что она начнется в ближайшие дни) предпринять было нельзя — советская экономика и так уже работала в критическом режиме, социальные программы были урезаны до минимума, а заводские рабочие практически переведены едва ли не на казарменное положение. Начало полной мобилизации (с неизбежным вырыванием мужчин из производства и перегрузкой железных дорог военными эшелонами) привело бы к резкому снижению производства и ухудшению продовольственного снабжения населения крупных городов, и без того сокращенному до минимума. В отсутствии войны с ее мобилизующим воздействием и моральным оправданием дальнейшего ухудшения жизни такие действия могли вызвать надлом экономики и социальный взрыв. Можно анализировать «люфт», оставшийся до этого взрыва, или высчитывать, насколько еще удалось бы «затянуть гайки» — но тогда политическое руководство страны такой возможности не имело и вынуждено было выбирать между двумя опасностями. (Прим. ред.)