— Иди ты, — отмахнулась, смеясь, Марыля. — Брешешь ты все.
Алесь тоже смеялся, но сидеть вот так последний раз за их ужином было трудно. Последний раз каганец, последняя лучина, последняя добрая улыбка на лице Марыли.
— Подкрепляйтесь, — сказала Марыля, ставя ему и Павлюку миску кулаги. — Сегодня в ночное поедете.
И потому, что это было последнее ночное, Алесь проглотил тяжкий комок.
Кондрат решил спасать положение и сказал первое, что пришло в голову:
— Кулага эта... По цвету как медведь н...
И сразу о его лоб громко щелкнула ложка деда.
— Приятного аппетита, — сказал Кондрат, потирая лоб.
Теперь засмеялся даже дед. И все засмеялись. А уж Алесь громче всех. И сразу же из его глаз брызнули слезы. Вытирая их, он сказал глухо:
— Неужели вы хотите меня отдать, батька Михал? Или, может, вам действительно трудно, а покормное и дядьковое, пока не отдадите меня, не полагается?
Михал встал и положил руку ему на голову.
— Гори оно ясным пламенем и дядьковое то и покормное, — и, махнув рукой, пошел к двери.
Алесь обратился к единственному, кто еще оставался, к деду:
— Я не хочу туда.
— Ну и что? — жестко сказал дед. — Мужиком будешь? Нет, брат, от этого нам пользы мало. Да и тебе. Ты лучше добрым ко всем будь, хлопчик.
Марыля подошла к Алесю:
— Ну брось... Что уж... Родители все-таки они... А ты к нам приезжать будешь... Будете с Павлючком рыбу ловить...
— Бросьте, — сказал вдруг неразговорчивый Андрей. — Ему от ваших слов еще хуже плакать хочется. Пускай он лучше с Павлом в ночное едет.
Повернул Алеся к себе и взглянул на него.
— А хочешь, и я с вами поеду?
— На чем это ты поедешь? — спросил дед. — На палке верхом?
— Нет, — сказал Андрей. — Я коня у семьи Кохно возьму. Им еще легче. Не надо Петрусю ехать.
— Конечно, пускай возьмет, — с облегчением, всегдашним своим грубоватым голосом сказал Кондрат. — Пожалуй, и я поеду. Все равно ведь и кобылку у Кохно брать придется.
— Ладно, — сказал Алесь, вздохнув. — Поедем тогда уж.
Он понял наконец, что все это напрасно, что ничего не поделаешь, и завтра ему придется оставить эту хату.
...Они выехали со двора, когда дед залез уже на печь, а Михал пошел спать на сеновал. Одна Марыля темной высокой тенью стояла у ворот, будто провожая ребят бог знает в какую дорогу.
Впереди ехал Андрей на мышастом коне Кохно. Ехал, высоко запрокинув голову.
За ним на половой кобылке Кохно, как-то боком, залихватски, ехал Кондрат. Кобылка неспешно трусила и порой, будто чувствуя влажный аромат далеких заливных лугов, шумно фыркала мягкими ноздрями.
За старшими братьями ехали рядом, нога к ноге, Павел и Алесь. Павел на полово-пестром жеребчике, Алесь на спокойной белой кобыле. Конские копыта с мягким шлепаньем углублялись в теплую пыль улицы.
Деревня уже засыпала. Редко-редко в каком-либо окне светил, как умирал, розовый огонек. В похолодевшем воздухе звучно раздавался где-то далеко собачий лай. Из дубовых крон на кладбище звучал порой недоуменный крик древесного лягушонка-квакши. Больше ничего.
Ребята ехали, подмостив под себя тулупы и сермяги. В прозрачно-синем небе горела на западе Венера. Переливалась, как студеная капля.
И Алесь широко раскрытыми глазами смотрел на все это, будто с завтрашнего утра ему приходилось жить совсем под другим небом, без этой Венеры, без этих скупых северных созвездий, без уединенных Стожар, которые тесно сошлись, — такие маленькие — чтобы поговорить о делах небесных и земных.
Темные крыши деревни остались позади. Конские копыта зачавкали: табунок переезжал через влажный луговой клин возле заводи. Потом дохнуло холодноватое дуновение с Днепра и начали приближаться круглые, как стога, кустарники.
Табун спустился с откоса, и кони по колено зашли в воду, а она заколыхалась, расплылась кругами от их ног, сделала звезды дрожащими и очень большими.
Половая кобылка зашла в воду глубже всех и протянула мягкий храп к вечерней звезде в воде. Звезда засуетилась в тревоге.
— Сейчас проглотит, — шепотом сказал Алесю Андрей, и Алесь улыбнулся с благодарностью. Андрей понимал его.
Кони пили долго, всласть, иногда отрываясь от воды. Чутко слушали ветер с заречных заливных лугов, отдыхали, а потом опять жадно припадали к звездам, к кругам, которые бесконечно бежали во мрак.