Выйди, любушка, на берег, брось хлопцу ты ко́су.
Лилась, лилась песня, и это было похоже на чудо. И радостно стало всем, когда парень вышел на берег и оба пошли домой, а девушка сказала:
Пей ты, матушка, ту воду, что я наносила.
Чти ты, матерь, того зятя, что я полюбила.
Голос умолк, но всем казалось, что все еще отвечают, отзываются ему и луга с шелестом дубов, и Днепр, плескающийся у берега. А Андрей, не давая им опомниться, запел вновь. На этот раз с грустью и глубокой печалью:
От восхода до заката
Ветры всюду свищут,
А там голубь голубочку
Со слезами ищет.
А где ж эта голубочка,
Что с нами кружила?
Отдал бы я свою жизнь всю,
Чтоб меня любила.
И вновь мягко сорвался, заплакал голос:
Не я тебя, сердце, сужу,
Судят о нас люди.
Что ведь с нашей любви этой
Ничего не будет.
Песня внезапно оборвалась. Алесь увидел настороженные, вперенные во мрак за костром глаза Андрея. Паренек повернулся и взглянул туда.
Почти за его спиною, шагах в пяти от костра, возвышался человек на вороном коне. Именно возвышался, так как конь был едва ли не в два раза выше тех коней, которых пасли парни. Так, во всяком случае, казалось.
Всадник этот возник как призрак, будто сама тьма породила его как раз на том самом месте, где он стоял сейчас. Возможно, мягкая трава приглушила конскую поступь, возможно, ребята, заслушавшись, просто не обратили внимания и посчитали поступь вороного поступью своих коней...
Конь был вороной. Под лоснящейся кожей переливался каждый мускул. Удила оттягивали маленькую голову немного в сторону, и дико белел во тьме белок глаза, похожий на облупленное яйцо. А всадник сидел на коне, и дорожный плащ, тоже черный, падал с его плеч на круп коня едва ли не под самую репицу хвоста. Длинный черный плащ. Как обвисшие большущие крылья.
— Хорошо поешь, хлопчик, — сказал человек, улыбнувшись.
Алесь, почти перепуганный, смотрел на него. Более страшного лица ему еще никогда не приходилось видеть. Широкое и загорелое, чуть не до горчичного оттенка, оно все было исполосовано и изрезано страшными шрамами, которые только каким-то чудом не затронули носа и глаз. Толстого горбатого носа и беспощадных голубых глаз под черными бровями. Усы были тоже черными и длинными, но даже они не могли спрятать горделивых, надменно поджатых губ. А вот черные кудри на голове кто-то густо перевил седой паутиной. Паутина лежала целыми клоками, чередуясь с черными прядями, и падала на плечи всадника, на воротник коричневой охотничьей одежды, когда-то богатой, а теперь потертой и кое-где даже запачканной.
Вышитые саквы, какие носят овчары, были перекинуты спереди через побелевшую от времени кожу седла. Из одной саквы, возле самой руки, сжимающей поводья, торчала рукоятка пистолета, видимо, весьма дорогого, господского.
— Хорошо поешь, хлопчик, — повторил человек.
Алесь встал. Уж кому иному, а ему не с руки сейчас прятать глаза лишь потому, что другой сидит на господском коне.
— Кто вы? — спросил он более тихо, чем хотелось.
Человек не ответил. Просто протянул руку и кончиком нагайки приподнял подбородок мальчика.
— В поскони, — сказал он. — Но это не то.
Помолчал и властно спросил:
— Чей?
— Загорский, — ответил вместо Алеся Андрей.
— Гм, — улыбнулся человек, — не вывелся, значит, еще обычай. Что ж, Загорские, позже попадете к дьяволу в лапы.
И, жестоко усмехнувшись, прибавил:
— Не думал, что у некоторых хребтина есть...
Ребята молчали, тесно прижавшись друг к другу. Молчал и человек.
— Кто скажет, как проехать на Раубичи? — спросил он наконец. — Паводки, дорогу там и сям залило. Плутал лугами.
Дети колебались.
— Ну? — настаивал человек.
И тогда Алесь поднял руку.
— Туда, — показал он. — Прямо туда, через луга.
— Видите, искра, — прибавил Андрей, — так это как раз окно в доме Раубича.
— Окно в доме Раубича, — покачал головою человек. — Важно. Что ж, буду держаться такого направления... А ты пой, хлопчик. Петь хорошо... Пой, пока дают.
Он тронул коня и начал огибать костер, но внезапно остановился. И на лице его Алесь увидел неумелую и поэтому даже жалкую улыбку.
— Эй, — негромко произнес он, — это вам.
И, достав из сакв, бросил к ногам Алеся... змею. Змея шевельнулась пару раз и замерла.
Алесь не отскочил. Ему впервые вот так поднимали нагайкой голову. С минуту он и всадник смотрели друг другу в глаза. Потом черный отвернулся и шенкелями тронул коня с места.
Какую-то минуту спустя и коня, и всадника поглотила тьма. Будто их никогда и не было. Будто мрак породил их и мрак сразу же забрал.