— Эту, — показал Алесь.
Англичанин оживился.
— У молодого есть глаз... Стоит учить... Красавица кобылка. Как молодая леди... Головка маленькая, но не злая; шея — чудо шея.
Обратился к отцу.
— Но ваши имена... Бог мой, что за имя... Для такой леди и вдруг: Ко-сюнь-ка.
— Косюнька! — визгнул обрадованный Алесь и бросился к кобылке.
— Сахар возьми, — предупредил отец.
Алесь совал под храп Косюньки кусок сахара, и она бережно хлопала его по ладони теплым твердым храпом.
— Косюнька моя, Косюнька.
И Косюнька дунула в плечо мальчугану теплым и приятным.
— Ведите ее, — произнес отец. — Выбирай второго, Алесь.
Опять пошли кони, и каждый был красив, будто во сне, но какой-то не тот, без связи, ведущей к человеческому сердцу.
— Привередлив, как Анеля Мнишка, — заметил отец.
Но он напрасно говорил это, так как в тот же миг из ворот конюшни появился Он, тот, без кого жизнь не могла иметь смысла. Его вел под уздечку худой и подобранный парень, и Он, дурачась, делал вид, что хочет схватить парня зубами за плечо.
Он был красивее всех на земле, красивее всех зверей и всех людей. Он шел, пританцовывая на каждом шагу, неизмеримо горделивый от здоровья, силы и невозможной своей красоты.
Белый как снег и белее его, с маленькой нервной головкой и длинной шеей, весь совершенство и без единого изъяна, он косился золотым и слегка кровавым по белку глазом, а его хвост и грива, невероятно длинные и мягко-золотистые, шевелились нежными волнами.
«Вы, маленькие людишки, — кажется, говорил взор коня. — Что мне до вас? Я позволяю вам осквернять ногами мои бока лишь потому, что делаю вам одолжение. И так будет, пока я не найду того, кого полюблю. А над тем буду паном, ведь я бог, а он только человек...»
Отец взглянул на Алеся и вздохнул: все было понятно.
— Логвин, — обратился отец к конюху, — веди Ургу сюда.
Молодой и серьезный парень подвел араба к ним.
— Будешь конюшим молодого пана, Логвин, — пояснил пан Юрий. — Будешь знать лишь его. Ургу подготовь. Через месяц он понадобится. И ты, Змитер, знай: Логвину положены только Косюнька и Урга. Ничего больше.
Логвин улыбнулся скромной хорошей улыбкой.
— Паныча намуштровать, — продолжил Загорский. — Научить скрести, чистить, мыть, ухаживать за копытами. Научить лечебным травам для лошадей.
— Сделаем, — согласился Логвин.
— То тогда прощайте... Прощайте, мистер Кребс.
Они прошли конские дворы и подошли к старосветской каменной псарне. Человек средних лет, с заметной уже сединою в длинных усах, бурый, как обкуренная пенковая трубка, медленно шел к ним. На поясе, ладно перехватывающем его зеленую венгерку, висел длинный медный рог.
— Карп, промолвил отец, — старший доезжачий. С этим, брат, держи ухо востро. Сур-ров.
Карп подошел к ним и, не здороваясь, начал докладывать звонким и слегка сипловатым, доезжачим голосом:
— Юнка отошла, пан Загорский.
— Знаю, — сказал отец, — старость. А хорошая была.
— Знайд, помните, от своры отбился. Так подхватил, видимо, от какой-то деревенской суки, почесуху. Мазали прозрачненьким березовым дегтем и окуривали. Через две недели будет как стекло... Стинай окреп... И еще, Аза имела честь принести щенков.
— Вот это хорошо. Идем, Карп.
Псарня внутри была полутемной, с узкими окошками. Около полусотни собак различных пород и мастей лежали и ходили по загородкам. Тут были выжлецы, гончие, норные, датские пиявки для медвежьей охоты. Брудастые, щипцовые, комколапые... Но мальчик еще не мог отличать их, и потому особенно заинтересовал его пестрый ньюфаундленд, с доброго теленка ростом, и угол хортов.
Хорты были все белые, с длинными щипцами. Большущие их глаза были как черные сливы.
Отец на ходу давал советы, которые Карп слушал почтительно, но с каким-то своим мнением.
— Пошли бы вы уже, князь, к Азе, — попросил он. — Волнуется.
По коридорчику прошли в родильную. Здесь, в плетеной корзине, лежала на овсяной соломе черная с белым сука испанской породы и махала кургузым хвостом. Возле ее сосков попискивали теплые щенки.
Увидев хозяина, Аза тонехонько залаяла. Огромные, все в мелких завитках, черные уши раскрылись.
— Видишь, — объяснил Алесю пан Юрий, — на уток и тетеревов лучше не бывает. А какая аккуратная: и шерсть на ножках, как бахрома на мексиканских штанах. Не собака, а аристократка.
— Я возьму одного щенка, — попросил Алесь.
— Ну вот, — заключил отец, — сейчас имеешь все. А имя ей будет — Алма.
Ходить пришлось долго. Осматривали поля, не очень хорошие, осматривали винокурню и — издалека — богадельню. Возле тропы, ведущей туда, случайно подслушали разговор двух старух. Стояли, опираясь на палки.