Теперь пришел черед Алеся. Он тоже натянул сапоги, только белые. Потом, вместо поднизня, отец накинул на него широкую белую сорочку с одним плечом, — на втором ее закололи серебряной фибулой. Поверх сорочки пан Юрий, по-мужски неловко, одел сына в узкую белую чугу, такую же, как и у самого, только вытканную серебристыми и бледно-золотистыми травами.
— Благородные господа Загорские, князья Суходола и Вежи, собираются на войну.
— Куда на войну?
— Известно куда. На оршанское поле.
— Кого бить?
— Там скажут!
— А за что?
— А так, — пояснил отец. — Безо всякого повода. Королевский приказ.
Праздничные, они вышли на террасу, где их поджидала мать с маленьким Вацлавом, гувернеры и несколько слуг во главе с Кирдуном. Мать и Вацлав были в обычных праздничных одеждах из белого индийского муслина и кружев, герр Фельдбаух в сюртуке, месье Жано — в изящном черном фраке.
Зато слуги, подобно хозяину с сыном, были тоже в старинной паюцкой одежде.
Мать поздоровалась с сыном и стала с мужчинами. Все начали спускаться с террасы. Алесь шел, опустив глаза, когда вдруг что-то неосознанное заставило радостно задрожать его ресницы.
Он вскинул глаза — перед крыльцом стояли в праздничных нарядах Когуты: Михал, дед Данила, Андрей, Кондрат, Павел, Юрась. Только Марыли не было да старшего Стефана.
Бросился было к ним — рука отца властно сжала плечо.
Когуты стояли молча. Никто из них не смотрел на пана Юрия; только на Алеся смотрели все. И Алесь, ощущая почти физическую боль в сердце, шел к ним.
Только приблизившись, он увидел, как сильно они теперь отличаются от него, какой высохший и белый старик Данила, какая ссутуленная, пригнутая бременем земли, спина у Михала, какие неловкие движения у сынов, будто испуганных праздничной одеждой и удивительными обстоятельствами. Все они прятали глаза. Лишь Павлюк, удивленно и даже как-то отчужденно, смотрел на паныча.
Кирдун с уздечкой на плече зашел перед панами и стал лицо в лицо с Михалом.
Он протянул один конец уздечки Михалу, второй — пану Юрию.
— Где та уздечка, на которой ты водил этого стригуна? — спросил Халява.
— Вот, — торопливые пальцы Михала вытянули из-за спины сыромятную темную уздечку.
Кирдун взял и протянул второй конец этой уздечки пану Юрию. Так они и стояли, соединенные двумя уздечками, мужик и пан... Теперь говорил Юрий.
— Спал ли он под твоей крышей, дядька Михал?
— Спал... Как и сыновья.
— На тебе золотой на новую крышу. Дай клок соломы с крыши.
Дед Данила протянул пану три потемневшие соломины.
— Положи их куда следует, Кирдун, — сказал Загорский. — Пусть лежат, чтобы паныч помнил до последних дней.
Кирдун положил соломины в железный ларец, который держал слуга.
— Защищали ли паныча твои стены? — спросил Загорский.
— Защищали. Как сыновей, так и его.
— Дай, — попросил пан.
Андрей шагнул к панычу и достал из кожаной колиты щепоть сажи, жирной сажи со стены хаты.
— Мажь, — повелел отец. — Чтобы помнил.
Когда Андрей мазал сажей прядь волос на голове Алеся, мальчик поднял на него умоляющие глаза. И только Андрей, перехватив взгляд, незаметно для других улыбнулся ему краешком губ. Колиту с остальной сажей тоже спрятали в железный ларец.
— Водил ли ты его по земле, куда мы все пойдем? — спросил отец.
— Да, — ответил Михал.
— Тогда получай тридцать, — отец взглянул на Алеся и поправился: — нет, даже сорок восемь десятин... Тот клин, за Луговым. Чтобы тебе и детям твоим было по какой земле ходить... Эта земля освобождается от побора и во веки веков останется за твоей семьей.
Юрась, видимо, заранее подготовленный, встал на колени, и Юрий положил ему на руки щепоть подножного.
— Учил ли ты моего сына быть милосердным к животным, как это надлежит человеку?
— Да.
— Тогда получи семь коней-двухлеток и двух коров для женщин.
Ресницы у Алеся стали влажными. Что бы там ни было, а это его, Алеся, продавали сейчас, и в этом было его сходство с другими людьми в белом.
— Дом твой будет крепким, — огласил пан Юрий. — Под каждую пяту твоей хаты и хат сыновей ты положишь по десять рублей, так как воспитывал в труде и поте моего сына. Шесть сыновей — двести сорок рублей...
Кожаный мешочек брякнулся, упав между двумя строями. Алесь увидел, как Михал сгибается, чтобы поднять его, увидел волосы, поредевшие уже на затылке. И только тут ему пришло в голову, что это перед ним сгибается батька Михал, сгибается так, что розовеет кожа между поредевшими волосами.