— Давай прежде всего этого, — бросил Корчак.
— Не надо, — возразил Алесь.
— Как это не надо?
— Не надо ему ничего больше.
— Мой человек.
— Даже твоим людям, даже тебе со временем ничего не надо будет.
И тут Корчак понял. Сделал шаг к Алесю.
— Ты что, две головы имеешь? Ты кто такой?!
Но Корчак сдержался. Он вспомнил слова Кондрата Когута о врагах.
— А-а, — произнес он. — Тот князь, который за волю.
— За волю, — просто повторил Алесь. — Только за истинную. Не за бумажную.
Тяжело дыша, Корчак спросил:
— Ты что ж это его, Покивача, не уберег, а?
— Это ты его не уберег. Ему уже никто не мог помочь.
Заговорил вдруг почти умоляюще:
— Слушай, Корчак. Ступай ты поищи в церкви свою бумажку, да потом исчезай отсюда. Наделал своего — хватит. Да еще я бы тебе советовал всех своих убитых и раненых с собою взять: солдаты сейчас придут. Временнообязанные Ходанских, к счастью, легко ранены — пойдут домой. А горипятичских уж как-нибудь я сам уберегу. Пошел бы, а?
Корчак направился к двери, остановился.
— Не верю я тебе, — признался он. — Всей породе вашей проклятой не верю.
— Ладно, — заключил Алесь. — Затвори дверь в сени.
Дверь хлопнула. Корчак, сжав челюсти, бежал к церкви, возле которой мужики тяжелым бревном заканчивали выбивать дверь. Наконец дверь обвалилась.
Гулко топотали по плитам сапоги, мягко хлопали поршни. Корчак ногою отворил царские врата.
— Баб не пускайте, — сказал он с улыбкой. — А то опять церковь освящать придется.
Рука его скользнула под бархат, укрывавший престол. Потом он выпрямился, бледный.
— Нет, — констатировал он.
— Нет... Нет... Нет, — начало передаваться по цепи к выбитой двери.
...Первыми двинулись с места люди Ходанских. Некоторые зашли в хату, где копошился Алесь, взяли своих раненых, ушли. Корчак смотрел, как отставали от толпы люди.
— Хлопцы... — сказал он, и голос его содрогнулся. — Хлопцы, перепрятали они ее. Не может быть, чтобы царь...
Все молчали. Только кто-то поднял на него глаза.
— Пускай так. Но теперича что уж? Если бы отыскали — сложили бы кости, а так...
Корчак сел на крыльцо. Уменьшалась и уменьшалась толпа. Белоголовый человек сидел на крыльце, и волосы свисали на склоненное лицо.
Потом он поднял голову, и все удивленно увидели, что глаза Корчака застит что-то прозрачное и ясное. Оно постепенно, дорожками, сплывало по щекам.
— Волю нашу... — Корчака что-то душило. — Дорогую нашу... Продали, псы.. Продали... Продали.
Становились меньше и меньше белые фигуры на белом снегу. И восходящее солнце радужно дробилось в глазницах человека на крыльце.
Потом он встал и вздохнул.
— Что уж там... Будем ждать... Мы — терпеливы.
Маленькая группка людей стояла перед ним, и он сказал:
— Заберите раненых. Отходим, хлопцы.
...Остальные тащились по снегу и несли на самодельных носилках раненых и убитых, а Корчак все еще стоял в двери.
— Имеешь смелость, князь, — наконец произнес он. — Но ненавижу я тебя. Не за то, что ты это ты. За других я тебя ненавижу. За Кроера. За всех братьев твоих. За все.
— Я знаю, — сказал Алесь.
— Так и останешься с солдатами да этими горипятичскими мямлями?
— Так и останусь.
— Смелый, но все равно ненавижу. — Жилы взбухали на лбу Корчака. — Не могу я тебя тронуть, но... Пускай бы тебя убили солдаты, князь.
Алесь побледнел.
— По-мужицки ты тенькаешь — пускай бы тебя убили, своих отпустил — пускай бы тебя убили, окрестности за тебя горою — пускай бы тебя убили, под солдатскими пулями останешься — пус-кай-бы-те-бя-у-би-ли.
— Видишь, — промолвил Алесь. — А я хочу, чтобы ты жил
— Ради чего?
— Ради истинной воли.
— Не будет ее!
— Она будет. — У Алеся дрожали брови. — Подумай, Корчак. Мы другие, Корчак.
— Дети таких родителей, э!
— Моих родителей не тронь.
— Родственники таких, как Кроер.
Алесь вскинул голову.
— Я подставил руку, когда тебя убивали, вырвал тебя из его когтей.
— Не верю, — будто цепляясь за самое дорогое в жизни, бросил Корчак.
— Вот шрам от корбача.
— Не верю!
— Со временем поверишь.
Дверь опять хлопнула. Алесь покачал головою.
В полдень в Горипятичи опять вошли солдаты: остатки двух рассеянных рот и две свежие роты при одном легком орудии. Кто-то показал Мусатову хату, где лежали раненые.
Он дернул дверь и остановился, пораженный. Сидя на скамье, спустив сцепленные руки между колен, исподлобья смотрел на него старый знакомый. Радость шевельнулась в сердце капитана, но он сдержался. Он только позвал Буланцова, подручного, с которым когда-то вместе ловил Войну.
— Вот, Буланцов, — показал жандарм, — рекомендую, князь Александр Загорский. Каким образом здесь? — спросил Мусатов.