Небо над лесом медленно светлеет. В слабом свете ясно различима глубокая дыра в задней стене бункера. Позабыв обо всем, ребята горстями выгребают из нее землю. И вдруг они слышат долгий, громкий кашель и затем ругательство, произнесенное испуганным голосом.
— Ползком! — Яан опомнился первым. Он хватает ружье, и под прикрытием стены бункера оба отступают к спасительному лесу.
— Бежим! — Урмас поднимается и бросается к лесу. Яан следует его примеру.
Почти протрезвевший с перепугу, Левша выскакивает из-за бункера. На опушке леса мелькают какие-то фигуры. Левша вытаскивает из заднего кармана штанов пистолет. Раздается один, другой, третий выстрел. Он выпускает в беглецов весь магазин.
На поляну к костру выбегает с автоматом в руках Хусс.
Разъяренный часовой выхватывает у него оружие и посылает в сторону леса очередь за очередью.
К этому времени появляется и сам Старик.
— Кто-то… крался тут! Убежал в лес! Сатана! — с жаром объясняет Левша и виновато опускает голову, когда Старик спрашивает, где его карабин.
— Еще двое мальчишек! — говорит Старик, выпрямляясь, после того как бегло осмотрел землю позади бункера.
Освещая фонариками следы, оставленные мальчишками, мужчины идут к лесу.
— Бросились бежать, — сухо отмечает Старик, когда широкие следы обрываются.
На опушке трава сильно затоптана и валяется карабин. Приклад его слегка испачкан кровью. Трое мужчин принимаются старательно осматривать траву. И там они находят следы крови.
Затем следы пропадают.
На лбу у Старика надулись синие жилки. Это дурной признак.
— Спал, пьяная собака, вот что! — кричит он на часового. — Притащи их мне, живых или мертвых! Твое счастье, что они ранены. Чего уши развесил? Иди догоняй их последу!
Вернувшись к бункеру, Старик открывает люк. Грязные, с окровавленными руками, стоят у задней стены бункера в ряд освободившиеся от веревок пленники. Они задорно смотрят в слепящие лучи фонариков. На полу валяются выдранные из стены куски трухлявого дерева.
— Связать! — кричит Старик. — Связать так, чтобы завыли!
Действуй, Яан!
Яан ощущает резкий удар в предплечье. Он не чувствует боли, но пальцы больше не слушаются его. Ружье выпадает из рук. Стена леса странно вздыбилась, на мгновение остановилась и затем в сумасшедшем порыве помчалась куда-то. Он не ощущает своих ног, словно их и нет у него. Он чувствует неизъяснимую пьянящую легкость. Только на шею словно набросил кто-то холодную мокрую простыню.
Все это длится почти целую вечность. В действительности он лежит на земле лишь несколько секунд.
— Яан! Яан! — слышит он голос Урмаса.
Горячая рука поднимает его. Наконец Яан уже на ногах. Он бежит как во сне. Ветки хлещут по лицу, но он не обращает на это внимания. Позади тарахтит автоматная очередь. Свистят и со стуком впиваются в стволы деревьев пули. Падают с деревьев отсеченные пулями веточки. Мальчики лежат, уткнувшись лицом в мох.
Град пуль прекращается. Далеко позади кто-то перекликается. Руку Яана жжет тупая боль. Ребята поднимаются и бегут, пока почти бездыханные не валятся на прохладный мох. Заря стирает с небосвода последние звезды.
В рассеянном свете раннего утра лицо Яана необычно бледное. Урмас замечает только сейчас, что рукав друга и весь бок блузы в крови, и становится таким же бледным, как и его раненый товарищ. При виде крови ему всегда делалось дурно. Так и теперь. Урмас на миг закрывает глаза, но тут же виновато встает. Внимательно разглядывает рукав лежащего на земле Яана, затем осторожно закатывает окровавленный рукав.
Предплечье прострелено. Из раны сочится кровь. Урмас понимает, что надо оказать первую помощь. Он смахивает набежавшую слезу жалости, недолго раздумывая отрывает от подола рубахи полосу, перевязывает рану.
— Тебе очень больно?
Яан не отвечает. На его бледном лице появились розовые пятна, в глазах непривычный блеск. С гримасой боли он поднимается на ноги.
— Надо вернуться… Надо пойти назад, Урмас!
— Нет, нельзя! Сейчас нельзя! Нас поймают и… — Урмас удерживает его.
— Отпусти, трус… Я пойду один!
Обижаться Урмасу некогда, он преграждает Яану дорогу.
— Нельзя идти. Нельзя, понимаешь. Ты все-таки подумай сначала. И не называй меня трусом, если ты не понимаешь.
На глазах Урмаса слезы.