— Но де-точ-ка, почему тебе сегодня не нравится эта жареная рыба? — озабоченно спросила мама за обедом.
Вообще-то не могло быть и речи, чтобы рыба не нравилась Тойво, каким бы образом она ни была приготовлена. Но сегодня он рассеянно возил вилкой по тарелке лишь потому, что, во-первых, был страшно сердит на эту старую вредину Усталь, а во-вторых, он все время размышлял. Голову Тойво занимали мысли, разбегавшиеся в двух направлениях: одно — как бы это «показать» старухе Усталь, а другое — как бы не показывать матери свой школьный дневник. Потому что в дневнике красовалась очередная двойка по истории. И именно из-за того, что учительница Усталь решила доводить Тойво.
«Культурный человек должен знать, каким был процесс развития человечества, — говорит отец. — Зная и понимая историю человечества, мы можем лучше понять и оценить процессы и тенденции, которые происходят и проявляются в наше время». Несмотря на такое исчерпывающее объяснение, смысл и необходимость зубрежки истории не стали для Тойво более ясными и приятными. Наоборот, всякие там цари и князья с их сегодня возникающими и завтра заканчивающими свое существование государствами и бесконечными разбойными набегами сделались почти личными его врагами, которых он терпеть не мог и о которых ничего не желал знать.
И хотя отцу в истории все было ясно, и он знает ее вдоль и поперек, эти знания не помогают ему в достаточной мере понимать и хотя бы немного глубже объяснять Тойво «тенденции и процессы», которые «происходят в нашей современности и проявляются» в атомных лабораториях наших физиков. А уж если папаша сам возьмется, например, хотя бы за починку своей настольной лампы, то еле сдерживаешься, чтобы не засмеяться вслух. Вот Тойво, безусловно, станет физиком и исследователем атома, и к этой области знаний ни Рюрик, ни его величество Павел I не имеют ни малейшего отношения. Они и им подобные вовсе не нужны исследователю атома.
Без основательного образования к атому и его ядру не подступишься. Это Тойво понимает. Математикой и физикой он занимается с таким усердием, что в классе никто не может с ним сравниться. И с другими предметами дело обстоит не так уж плохо, хотя могло бы быть и получше. Только по этой окаянной истории он постоянно держался на грани тройки с двумя минусами до тех пор, пока историчка Усталь не прочла ему на уроке очередную нотацию и, словно бы в компенсацию за свои муки, не влепила в дневник Тойво двойку.
Будучи школьником опытным, Тойво выслушал нотацию вполуха, а на двойку лишь усмехнулся. Правда, мать дома не усмехнулась, однако с матерью можно договориться. Но когда учительница Усталь и на следующем уроке опять вызвала Тойво к карте и, само собой разумеется, влепила ему новую двойку, Тойво стало не до усмешек.
Эта история уже попахивала издевательством! На третьем уроке истории он шел к карте, как Джордано Бруно на костер. Правда, его жертвенную самоуверенность на мгновение поколебала мысль, что можно было бы все-таки вызубрить урок и хронологическую таблицу, но запоздалые мысли слишком бесплодны, чтобы из-за них долго огорчаться. И в конце концов, говорят: бог (которого нет) троицу любит. И если мучительница-историчка получает удовольствие, пусть!
Тойво почувствовал, что теряет почву под ногами, когда учительница и на следующем уроке вызвала его. В четвертый раз подряд! Это было неслыханно, и по всему классу прошел шорох. Тойво был нем и неподвижен, как один из тех несчастных фараонов, забальзамированных пять тысяч лет назад. Он стоял даже не моргая, но внутри него все бушевало. И вот теперь плата за игру в мумию красовалась у него в дневнике. Тойво положил вилку на тарелку и поднялся из-за стола.
— Спасибо, — сказал он. — Я больше не хочу.
— Но почему, деточка?
Момент был подходящий. Тойво достал из портфеля дневник.
— Что это? Опять? — Мать повысила голос.
— Она надо мною издевается! — воскликнул Тойво намеренно трагическим тоном.
— Как это издевается? — Мать не давала просто так сбить себя с толку. — Разве может учительница ставить двойки, лишь бы поиздеваться над учеником, который знает предмет в предусмотренном объеме?
— Она спрашивает меня уже четвертый раз подряд! — объяснял Тойво, возмущаясь. — Понимаешь, четыре урока подряд: «Тойво, встань, пожалуйста…», и требует от меня какой-то ерунды, какой-то глупой, бессмысленной, противной…
— Какой у тебя тон, Тойво?
— Эта вредина меня измучила, она… пытает, будто сейчас темное средневековье… С ума можно сойти!
— Но… но! — сказала мама и закрыла дневник. — Я опасаюсь, что насчет темного средневековья у тебя с папой будет не слишком приятный разговор.