– Да, и завязывай этих мразей таскать из леса! Они же по всей деревне расползаются. Устроил, мать твою, серпентарий!
Сосед скрылся за своим бесконечно высоким забором, а дед Слава так и стоял у калитки, ничего не понимая. В животе вновь заворочалось. Он опустил взгляд к ведру, где лежал букет ромашек. Аккуратно двумя пальцами отодвинул цветы, открывая вид на узелки змей, на шевелящиеся кольца и дрожащие язычки.
– Господи…
Ведро упало в лужу возле калитки, а дед Слава поспешил домой.
Нинки нигде не было, а вот змеи были. На полу, у печки, под кухонным столом, в шкафу и даже на кровати. Куда ни глянь – десятки, если не сотни. Их будто равномерно распределили по дому, развесили-разложили, как елочные игрушки и гирлянды. Чтобы ни один уголок не остался без их шипения.
В деревянных рамах задрожали стекла, вдалеке загудел поезд. На небе громыхнуло, и вспышка молнии осветила погруженный в сумерки сад.
– Нинка! Нина!
Он обыскал все, но жены не нашел. Голова раскалывалась, оттуда рвалось что-то, готово было выплеснуться наружу очевидными фактами, но дед Слава не хотел их принимать. Змеиное шипение уничтожало остатки разума.
Выбежав за калитку, он огляделся по сторонам. Дождь набирал силу, размывая дорогу.
– Нинка!
Дед Слава опустил взгляд к земле и будто впервые увидел собственные сапоги. Обычные резиновые сапоги, которым уже сто лет в обед. Только сейчас на них виднелись кровь и узнаваемая рыжая глина из карьера у Курьяновки.
Следы он заметил почти сразу – большие и маленькие, двумя вереницами уходящие в темноту. Почти пять километров спустя, после указателя с названием деревни, маленькие сбивались и превращались едва ли не в лыжню. Здесь ему пришлось тащить Нинку.
Дом на окраине практически ушел в землю: крыша обвалилась, стены покосились. Но в развалины все еще можно было попасть. Дед Слава продрался сквозь заросли можжевельника, переступил через опрокинутый шкаф и оказался внутри. Пол испещряли огромные дыры, словно после бомбежки. В черном зеве подвала капала вода.
– Нинка…
Она лежала там же, где и много лет назад. Змеи оплели ее, закутали в одеяние из своих шкур. Но на этот раз Нинка не кричала, ведь была мертва. Гадюки в волосах и правда делали ее похожей на Медузу Горгону.
Дед Слава опустился на колени, и его вырвало. Он выплевывал желчь, надеясь, что вместе с ней выйдет все лишнее; все, что заползло туда против его воли и заставляло его делать страшные вещи. Но шевеления в животе прекратились, все затихло. Здесь остались только дед Слава и воспоминания, наконец открывшиеся ему полностью.
Он посмотрел на свои искусанные руки, которыми собирал змей. На кровь, засохшую под ногтями. На неестественную позу Нинки, лежащей внизу со сломанной шеей.
– Как же так…
Дед Слава, Славка, любящий муж. Он оплакивал свою жену, которой действительно хотел помочь, которую оберегал и из последних сил удерживал на этой стороне, не давая провалиться в кошмар. Но был и кое-кто другой. Тот, кто устал от десятилетий борьбы, от постоянных приступов, от страха, от змей, которые всегда рядом, всегда в голове. Тот, кто решил отпустить Нинку в мир подколодных тварей и закончить эту историю там, где все началось.
По черному небу над мертвой деревней ползали молнии, точно огненные змеи. Дождь наполнял канавы и барабанил по развалинам никому не нужного дома. Вой ветра можно было принять за чей-то бесконечный стон.
Королева змей воссоединилась со своей свитой, а в последний путь ее провожал Змеиный дед. Он думал о жутком вопле, услышанном много-много лет назад, и о том, кто на самом деле сошел с ума в тот день. На его лице не отражалось ничего.
Змеи поедали его голову изнутри, и дед лишь надеялся, что они закончат как можно скорее.
Земляной
Юля вспомнила о подземном чудовище, только когда ее похоронили заживо.
Гроба не было, поэтому пошевелиться она не могла. Холодная земля сдавливала со всех сторон. Это напоминало сонный паралич, бодрствование посреди кошмара. Сознание будто заперли в мертвом теле. Юля ослепла, провалилась в черное ничто. Совершенно беспомощная, она растворялась в пустоте и собственных мыслях.
Когда в детстве они с сестрой гостили в деревне, бабушка рассказывала о Земляном. «У него двенадцать когтистых лап, чтобы рыть. У него огромная пасть, чтобы глотать землю. Он ползает под домами людей и слушает. Когда кто-то ведет себя плохо, Земляной выкапывается. И уж если выкопался…»
Юля стала задыхаться. Как она могла забыть такое? Как могла оказаться здесь? По щекам катились слезы, сердце пробивало дорогу на поверхность – из грудной клетки, из могилы, из тьмы. Юля превратилась в ту маленькую девочку, которая обходила стороной ямы и каждую ночь в ужасе прислушивалась к звукам из погреба. Но теперь рядом не было старшей сестры, чтобы ее успокоить.