На территорию складов ночь спустилась вместе с дождем. Повозилась на главной площадке у гаража с погрузчиками да и расползлась по закромам базы. Зажглись прожекторы, в бытовке желтым пятном вспыхнуло окошко. За последней фурой запечатали ворота, проводили кладовщиков и спустили собак. Ждать утра здесь остались три охранника и пять дворняжек, с которыми даже на крыс ходить было бессмысленно. Но собаки лаяли так громко и дружно, что в глазах начальства выглядели самыми настоящими сторожевыми псами и обеспечивали себе неплохое довольствие.
Одним из охранников и был Иван Данилович. Он стоял перед вытянутым ангаром, в котором поместилось сразу три склада, и осматривал крышу. Дождь шуршал в морщинах его плаща, разбивался о козырек кепки с эмблемой ЦСКА и брызгами размазывался по стеклам старых очков. Иван Данилович глядел вверх и прислушивался к чувству неправильности. Двойные прожекторы высились над каждыми воротами и бурили тьму в обоих направлениях. Конструировали ангар отъявленные садисты – летом металлический корпус нагревался и пытал внутренности смертельной духотой, а зимой промерзал так, что не спасали никакие батареи. Сейчас же с выгнутой крыши, точно с горки, по стене катилась вода. В луже под козырьком третьего склада плавали пятна света. Но не только они. Там шевелились тонкие длинные тени, словно очертания веток, сбросивших листву. Иван Данилович протер очки и присмотрелся, потому как доподлинно знал, что на обшивке ангара нет и не может быть никаких растений. Однако теперь у прожектора на ветру что-то шевелилось.
Мощная лампа слепила глаза, пряча неясные контуры за электрической завесой. Иван Данилович искал лучшую точку обзора, когда прожектор сморгнул и на земле мелькнула паучья тень. Клубок веток, черное отражение того, что колыхалось сверху. Небо разразилось громом, и по металлической шкуре ангара с двойной силой затопали дождевые капли. «Или же, – подумалось Ивану Даниловичу, – чьи-то маленькие ножки».
Будучи человеком въедливым и рациональным, Иван Данилович не мог просто так оставить странное происшествие. Ему требовалось объяснение. По ангару иногда гуляли птицы, кошки, забирались туда и крысы, но чтобы ветки? Какой силы нужен ветер, чтобы закинуть туда целый куст? Иван Данилович зашел в бытовку и снял с гвоздя мощный фонарь – почти что ручной прожектор. За столом на его месте сидел Пал Палыч и в разложенной скатерти-газете читал о подготовке ЦСКА к дерби со «Спартаком». На «Советском спорте» виднелись мокрые следы чашки, отчего Иван Данилович сжимал ручку фонаря сильнее, чем того требовала ситуация.
Пал Палыч ему не нравился не только из-за красно-белых болельщицких пристрастий. Он, Пал Палыч, работал здесь уже пятнадцать лет, и этот факт, как ему, наверное, казалось, давал право нарушать личное пространство других (в основном, конечно, Ивана Даниловича), забывать о всяческих приличиях и вообще вести себя как хозяин квартиры с нерадивыми съемщиками. В середине смены Пал Палыч добавлял в кофе коньяк, благодаря чему становился чересчур активным и веселым, поэтому от его инициатив стоило держаться подальше.
Иван Данилович поправил кепку и вышел из бытовки. Он отправился к третьему складу и осветил крышу над прожекторами. Никакого облезлого куста, никаких веток там не было. Как и странных теней на земле. Иван Данилович шагал вдоль ангара и изучал крышу на предмет непонятных наростов. С плаща текло так же, как и с неба. В жирном луче фонаря капли сменяли друг друга так быстро, что казалось, будто они висят в воздухе. Всполохи молний подсвечивали ночь, вылавливая силуэты собак из темноты. У главных ворот под козырьком сторожки, покуривая сигарету, стоял Сашок.
Из-за нагромождения деревянных контейнеров залаяла Альма. Иван Данилович поспешил туда и уперся взглядом в плиту забора. Альма рычала и смотрела на самый верх, в переплетения колючей проволоки.
– Тише, девочка, тише. Не шуми.
Иван Данилович потрепал собаку по голове и поднял фонарь. В проволоке запутались ветки. Десятки тонких, с человеческий палец, но длинных, с полруки, прутиков, соединенных в одной крохотной точке. Иван Данилович вспомнил внука, Олежку. Тот примерно так рисовал солнце: кружок, от которого к земле тянется много-много лучей. Вверх лучи у Олежки никогда не тянулись, все тепло он дарил людям.