А через полчаса пути, им открылась поляна, прекрасная, как в сказке. Обрамляли её кусты с белыми цветами, пахнущими столь чарующе, что можно было позабыть всё на свете, да так и остаться тут навеки, вдыхать их сладостный аромат до конца дней. Посредине лежали два круглых озера, тёмное, словно окно в иной мир, и светлое, искрящееся опаловыми красками. В тёмном не водилось ничего живого, зато на поверхности светлого плавали дивной красоты цветы, похожие на речные лилии, но в несколько раз крупнее, с сочными зелёными листьями размером с хорошее блюдо. Между озёрами стоял шатёр, жемчужно-серый, расшитый золотой нитью, он поражал своим великолепием…
Кое-кто их присутствующих однажды уже видел нечто подобное!
– Боги великие! – всплеснул руками Аолен. – Это же Сердце Общего дома клана! Да как же нас допустили сюда?! Почему не остановила стража?! Неужели жизнь на этом острове такая мирная и благодатная, что не приходится опасаться врагов?
Ответ пришёл почти сразу, но был он вовсе не таким радужным, как представлялось эльфу. Ильза из любопытства подошла к шатру и потрогала шёлк, потёрла между пальцев, как это обычно делают дамы при покупке ткани. И вдруг всё сооружение с тихим шелестом осело, опало, рассыпалось, взметнув в воздух облако серебристой пыли. Спустя мгновение, у ног насмерть перепуганной и отчаянно чихающей девушки лежала лишь кучка праха. Даже остова не осталось.
– Теперь понятно! – озвучил очевидное Эдуард. – Этот посёлок заброшен давным-давно. Тут всё истлело.
– Странно! – удивился Аолен. – Очень нетипично! Как правило, если клан переселяется на другое место, из Сердца Общего дома стараются забрать всё что можно. Озёра, понятно, с собой не унесёшь, но я никогда не слышал, чтобы бросали шатёр оэннон! В моём клане подобное сочли бы святотатством!
– Тэмпора мутамур! – важно сказал Хельги на красивом мёртвом языке латен. – Времена меняются. Пятьсот лет назад всё могло быть иначе.
Аолен хотел возразить, что для эльфов пятьсот лет – не срок, но не стал, какой смысл спорить?
– А может, они и не ушли, просто здесь случился мор? – высказала своё предположение добрая сильфида.
Аолен хотел возразить, что эльфы не подвержены моровым поветриям, но снова промолчал. И они пошли дальше.
Но и дальше было не лучше. До заката разведчики нашли ещё семь или восемь Общих домов. Но все они были так же пусты. В одних не сохранилось ничего, кроме озёр, в других были видны даже останки жилых галерей – но всё рассыпалось, исчезало при малейшем прикосновении, уходило в небытие. Как выстояла эта хрупкая красота столько лет, почему не разрушилась прежде, под ударами океанских ветров – это можно было объяснить только магией. Здесь всё было прах и тлен – никто, нигде и никогда прежде не встречал столь прекрасного праха и тлена…
– Думаю, дальнейшие поиски бессмысленны, – грустно и устало сказал Аолен, опускаясь в мягкий мох неподалёку от светлого озера. – Этот остров покинут. Надо переночевать и возвращаться на драккар. На обратном пути соберём грибов и ягод.
– А на побережье наловим рыбы! – подхватил Эдуард, он не видел повода для печали. Мало ли на свете заброшенных сёл? – Я ещё там, на скале, устриц видел! Эх, давно я устриц не едал!
Настал ночь, такая теплая и звёздная, что не было нужды разводить огонь. Уставшие за день тела утопали в мягких мхах, будто в перине, ночные птицы насвистывали колыбельную, где-то очень высоко в колючих кронах умиротворяющее перешёптывались лёгкие ветерки… Очень скоро путники погрузились в сон, едва не ставший последним в их жизни. Потому что Ильза – ей выпало дежурить первой – тоже заснула, убаюканная дурманящими ароматами…
Хельги проснулся среди ночи в панике, вскочил. Его трясло как в лихорадке, сердце колотилось, будто после долгих часов бега, кровь ухала в ушах, лоб был холодным и мокрым, а ноги казались ватными… Ещё никогда в жизни ему не снилось кошмара столь яркого, столь убийственно-реального, буквально осязаемого.
Это были деревья. Нет, они не превращались в ночных раскоряченных чудовищ, как в Волшебной стране. Они не покидали своих мест и не пускались вдогонку за жертвой, как в легенде о Яне-Лесорубе. Не хватали ветвями и сучьями, не обвивали корнями-змеями, как в Чернолесье. Они просто убивали. Оставаясь при этом величественными и прекрасными.
Они не желали видеть под своей сенью чужаков. Каждая ветка, иголка, каждая капелька смолы была пропитана жгучей и страшной НЕНАВИСТЬЮ. У них был разум, у них были мысли – они острым штопором ввинчивались в чужое сознание. «Уходи. Тебе здесь не место. Тебя здесь не ждали. Ты – чужой! Ты – грязная тварь из грязного мира. Тебя не должно быть! Умри! Умри! УМРИ!!!» Их злые голоса сливались в беззвучном, но нестерпимо громком хоре, от этого рёва нельзя было спастись, даже лишившись слуха, потому что звучал он прямо в мозгу. Тысячи и тысячи голосов приказывали: «Прочь! Прочь! Умри!». И это была не пустая угроза! Обезумевшие от ярости деревья пили Силу, высасывали её, будто голодный упырь. Они и к самой сущности умели подобраться!