4
В первый же день после приезда на Кадьяк Ирина поспешила повидать любимого наставника — инока Германа. Ей хотелось представить ему мужа. Монах был несказанно рад лицезреть свою духовную дочь, которую видел последний раз худенькой, тонконогой девочкой с двумя косичками за плечами. Теперь перед ним была красивая молодая женщина, ставшая женой человека, намеченного на пост правителя Русской Америки.
Герман был счастлив видеть дорогую воспитанницу, не забывшую своего наставника, посеявшего в ее душе семена любви, доброты и истинно христианского духа. Этот простой монах необычайной доброты, человек с очень малым образованием, был столпом крепости духа, имевшим такое же влияние на Ирину, как отец Нектарий на ее мать. Но на этом тождество у обоих иноков кончалось. В то время как отец Нектарий был горячим, острым, непоколебимым борцом за веру Христову, борцом типа Савонаролы, инок Герман был полной противоположностью ему — добрый, простой, чистосердечный с чистой совестью святого. Он обладал необыкновенным, магнетическим влиянием над людьми, соприкасавшимися с ним, даже не зная, не понимая и не чувствуя этого своего влияния.
Его речь и его непоколебимая вера были речью и верой не ученого богослова, а простого деревенского старца, поучавшего простых людей своими простыми словами. Обаяние святости, исходившее от него, было настолько сильным, что даже язычники-индейцы, прослышавшие о нем и приезжавшие издалека, чтобы повидать русского «шамана», послушав его, преисполнялись любовью к нему и, поцеловав ему руки, уходили в свои отдаленные селения с рассказами о святости человека на Кадьяке.
Яновский поначалу скептически слушал рассказы Ирины о необыкновенном старце. Первая долгая встреча с Германом, продолжавшаяся несколько часов, поразила офицера и разбудила, разворошила в его душе добрые, хорошие ростки, до сих пор пренебрегавшиеся им. Он покинул инока другим человеком, отбросившим свой скепсис как ненужную накипь, и с душой, звеневшей от восторга, вызванного простой философией скромного монаха. Яновский вдруг увидел религию в совершенно ином свете, ему многое стало понятно.
Перед прощанием Герман посмотрел на Яновского своими грустными глазами, взял его руки в свои, тепло пожал их и сказал:
— Семен Иванович, я чувствую, что хотя вы и намереваетесь жить в Америке долго… вы здесь будете только короткое время и потом вернетесь в Россию…
Яновский в изумлении посмотрел на него:
— У меня пока нет планов относительно возвращения в Россию… Наоборот, все уже устроено таким образом, что я списываюсь с корабля и остаюсь в Америке на сравнительно долгое время, пока сюда не пришлют из Петербурга постоянного правителя… Кто знает, может быть, это постоянное место будет предложено мне!
Монах заколебался… устремил взор куда-то вдаль, над головой Яновского:
— Не знаю… какое-то чувство говорит мне, что вы здесь долго не останетесь.
Потом он тихо добавил:
— Лучше оставайтесь здесь навсегда, не уезжайте!
Яновский, с тревогой посмотрел на старца:
— Но почему… вы говорите какими-то загадками!..
Герман поднял на него глаза и снова стал медленно говорить, точно с трудом подыскивая слова:
— Главная причина — Ирина… Вам надо остаться здесь из-за нее… Не увозите ее в Россию… Ирина родилась здесь, выросла, окрепла, вскормленная и взлелеянная этой американской землей… В ней, в ее крови — все эти дикие места, дыханье листьев деревьев на Кадьяке и Ситке — это ее родной воздух, которым она живет. Она — прекрасный цветок гор, полей и равнин Америки, и этому цветку не место в цветочных теплицах… быстроногая газель американских гор и лесов должна оставаться в этих местах. И… — добавил Герман, — пересадить этот цветок на новую землю в Россию — он завянет и погибнет… — точно смотря далеко в будущее, тихо произнес Герман.