7
Ввиду отказа мореходов подчиняться ему, Баранов собрал большое количество байдар да небольшое судно «Екатерина» под командой шкипера, иностранца Подгажа, поступившего на службу компании, и решился, наконец, привести в исполнение долго им лелеянную мысль об устройстве поселения на острове Ситке, куда он со временем предполагал перевести свою главную контору. Промысловая партия охотников, русских и алеутов, отправилась сначала на промысел у материка с инструкциями прибыть на Ситку после охоты, где Баранов предполагал их встретить. Подгажу на «Екатерине» было приказано идти в порт Букарелли, а потом тоже явиться на Ситку для встречи с Барановым. Сам же Баранов, уладив свои дела на Кадьяке, отправился с небольшой группой охотников на Ситку. Ему не терпелось скорее найти подходящее место и основать там селение. Все говорило в пользу этого предприятия — и более благоприятный климат, и прибрежные воды, полные рыбы, и географическое положение — гораздо южнее Кадьяка.
Нелегок был путь на утлых суденышках. Как только добрался Баранов со своими людьми до Ситки, одному Богу известно! Подошли к песчаному берегу, высадились. На берегу ни души…
Оглянулся Баранов.
— Что за чертовщина? Где же наша промысловая партия?
Зашагал тяжело по берегу на своих больных ревматизмом ногах, слегка прихрамывая.
— Что бы это могло быть, Трифон? — обратился он к старшому среди промышленных. — Уж не индейцы ли их порешили? Да не могло этого быть, никаких следов боя не видно.
Вдруг из леса невдалеке показалась одинокая фигура. Баранов с людьми насторожился. Ружья под рукой в случае необходимости. Места дикие и никогда не знаешь, когда свирепые индейцы-колоши вдруг набросятся на них.
Пригляделся еще Баранов. Зрение у него орлиное, под стать молодым глазам…
— Да это никак Наквасин наш, тот, что с промысловой партией ходил! — с изумлением вскричал он.
Быстро приближающийся человек замахал руками.
— Да и впрямь Наквасин, — поразился Трифон.
Баранов подошел к подбежавшему Наквасину и не
успел ни о чем спросить, как тот быстро заговорил:
— Беда, Александр Андреич!
— Какая беда, что случилось? Где вся промысловая партия? Почему ты один здесь?
— Беда случилась… Набросились люди на ракушки на берегу, обрадовались, что нашли обильную пищу… Это после голодухи-то, а потом и началось…
— Что началось-то? — нахмурился Баранов. — Говори, не томи.
— Богу душу отдали… Сто пятнадцать человек померло в несколько часов. Остальные перепугались, вскочили в байдарки да пошли обратно на Кадьяк, ни одного дня не хотели оставаться здесь. Я вот один и остался встретить вас, Александр Андреич!
Баранов снял шапку, перекрестился истово, благоговейно, по-купечески.
— Вечная память погибшим, вечный покой, — сказал он с чувством. — Многих хороших охотников лишились, да еще в такое горячее время… а все по дурости их, — повысил он вдруг голос, — дикость все здешняя. Не слушают, что им говорят. А ты, что же, старый хрыч, смотрел, — вскипел вдруг Баранов, — Не в первый ведь раз со мной ходил в походы, как же ты не досмотрел!
— Виноват, Александр Андреич… Сам вижу — не досмотрел. Нечистый попутал.
— Вот то-то же, нечистый. Все на него сваливаете. Вот вернемся на Кадьяк, я им, беглецам, покажу. Выпорю всех, а их начальствующего за бороду оттаскаю, а потом полбороды сбрею, пусть поганец походит так.
Однако ничего не поделаешь. Рабочих рук не было, кроме той небольшой группы, что пришла с Барановым. Возвращаться он не хотел на Кадьяк и откладывать постройку форта. Решил обосноваться на Ситке с теми людьми, кто есть. Надо место хорошее выбирать да строиться.
Застучали топоры, зазвенели пилы — благо хороший лес стоял недалеко. Строить было нелегко. Инструментов не хватало, а, главное, лес поваленный нужно было тащить к берегу, где строился новый форт Михайловский. Бревна тащили на руках или волоком. Все это страшно затягивало работу. Подошла осень, сырая, мокрая, холодная, но Баранов со своими людьми все еще жил в дырявых палатках. Мерзли люди от холода, никогда не просыхали, а согревались только на работе. Работали так, что пар шел от вспотевших рубах.
Закончился этот и настал 1800 год, а работе и конца не было. Торопился Баранов, в первую очередь закончил хороший, прочный тын для защиты от индейцев и только после этого приступил к постройкам. Нужно было и жилища построить, и склады, да и башни караульные. Так и жил Баранов в самую холодную зимнюю пору в своей палатке, потрепанной зимними ветрами и продырявившейся от ветхости. Мучила его сырость, страдал он сильно от ревматизма, с которым боролся неимоверной силой воли и упорством. Только в феврале 1800 года перебрался он в избу, да и та была не намного лучше палатки — теплее, правда, да и защита от непогоды лучше, но все равно — изба жалкая, с печью, которая никогда не переставала дымить. Если раньше страдал в палатке от непогоды, то теперь едкий дым буквально выедал глаза.