Тот, кого моряк назвал Федором Ивановичем, низенький — до плеча собеседнику — старик с изуродованным носом и выцветшей бородой, спадающей на впалую грудь, едва прикрытую грязным рубищем, взволнованно прошептал:
— О том радуюсь, любезный господин капитан Чириков, что не угас дух Петров в мореплавателях наших, и штандарт[64] Российский поднят на Восточном океане с честью, яко и на Балтикуме. Плывите с благополучием умножать славу людей росских.
Он трижды перекрестил Чирикова и направился к трапу.
— Боцман… Сидор Савельев… — негромко позвал капитан.
Из груды спящих у мачты служителей мгновенно поднялся рослый моряк.
— Звали, высокоблагородный господин Алексей Ильич? — густым басом осведомился он.
Чириков приложил палец к губам.
— Не шуми, Сидор Савельев… Доставь гостя на сушу и без промедления возвращайся.
Боцман, подойдя к старику, вдруг отшатнулся.
— Рваный ноздри! — изумляясь, глухо воскликнул он, приметив след клещей палача на лице незнакомца. — Варнак[65] охотский!
Старик резко нахлобучил на глаза шапку и, кивнув Чирикову, спустился в привязанную к бортлееру[66] лодку.
— Кто б ни был сей гость, об нем помалкивай, слышишь, Сидор Савельев? — спокойно предупредил капитан. — Ступай.
Боцман молча полез за борт.
Лодка выплыла из-за кормы корабля и, превратись в черное пятнышко, вскоре слилась с дождевой мутью на рейде.
Чириков вернулся в каюту и, подсев к столику, — на нем белел наполовину исписанный лист бумаги, торчало из пузырька с чернилами хвостатое перо, чадила нагоревшим фитилем свеча в шандале, — перечел недоконченное письмо:
«Любезный друг Алексей Иванович. Не посетуй на долгое молчание мое. Прошлыя годы столь испытать довелось, что не до оказий[67] было. О тягостях наших знайт леса сибирския да реки таежный с тропами звериными. Немало корабельных припасов на себе волокли, а в многия дни падаль и коренья всякия ели. И не то было в тягость, что ходили мы босыми, строились на пустом месте, и все до угольев для кузнечных поделков и кокоры для кораблей сами делали, соль варили и смолу. Иныя трудности лбом прошибали, ибо немало пройдох, кои тщатся свою карьеру творить на несчастьи других, облыжно порочили экспедицию пред Сенатом и Адмиралтейц-Коллегиею: будто экспедиция напросилась ехать в Сибирь для наполнения своего кармана, и что от нее доселе приращения не учинено, да и впредь не надеется быть кроме великих казенных убытков; будто командующий наш вместо служения государственнаго погряз в корчемстве[68] табачном и винном.
Все сие враки, об чем и отписал я, когда господа Адмиралтейц-Коллегия приговорили мне рассмотреть жалобы кляузников на капитан-командора. Вины за господином Берингом не вижу, кроме напраснаго добросердечия к подчиненным служителям, особливо к офицерам экспедичным. То — свойство его натуры, а корабельное искусство, коим в должной мере обладает он, заслоняется, яко бусом охотским, его чрезмерною осторожностью. Оная пагубна истинному проведывателю, а господину Берингу вред принесла еще в прошлую экспедицию, когда по воле блаженнодостойныя памяти Е. И. В. Петра Великаго искали мы пролив Анианский и, возвратясь в Санкт-Питербурх, не представили достоверных известий сего открытия.
Причиною таковой неудачи была нерешимость Берингова. Августа 13 дня, когда бот наш прибыл на вид Чукотского носа[69], господин командующий, не усмотря напротив носа иной земли, впал в долгое раздумье и, призвав обер-офицеров на конзилию[70], сказал нам:
— Понеже мы пришли на 65 градусов 30 минут севернаго краю и, по своему мнению и реляции чукотской, дошли против крайнего конца к востоку от оной земли, что учинить: дале ли идти к северу? и сколь далеко? и когда искать гавани? и где?
Господин Шпанберг отвечал так:
— Понеже мы пришли в вышеозначенную ширину и на Чукотской земле нет гавани и дров для отопления, рассуждаю, когда пройдем до 10 дня нынешнего месяца, мы тогда возвратимся искать гавани в Камчатке для охранения судна и людей.
Услыхав те Шпанберговы слова, я иной совет подал:
— Понеже известия не имеется, до котораго градуса ширины из Севернаго моря у восточного берега Азии от знаемых народов европейских жители бывали; и по оному не можем достоверно знать о разделении морем Азии с Америкою, ежели не дойдем до устья реки Колымы или до льдов, — понеже известно, что в Северном море всегда ходят льды, — того ради надлежит нам непременно, по силе даннаго Вашему Благородию указа, подле земли идти, ежели не воспрепятствуют льды или не отыдет берег на запад, к устью реки Колымы до мест, показанных в означенном Е. И. В. указе; а ежели земля будет наклоняться еще к норду, то надлежит по 25 числе сего настоящего месяца в здешних местах искать гавани, где бы можно было зимовать…