«Его высокоблагородному господину Флота капитану Нагаеву[77] В Кроншлот на корабль «Полтава»…
Он погасил свечу.
Сумерки дождливого утра сочились в каюту сквозь квадратное оконце.
С палубы глухо прозвучал сигнал побудки. Тотчас, повторяя его, над рейдом разнеслась прерывистая дробь барабанного боя.
На экспедиционных кораблях начинался долгожданный день отплытия из Охотска.
ГЛАВА V
КОНЗИЛИЯ МОРЕХОДОВ
Спустя восемь месяцев, штилевым майским полднем 1741 года на шканцы пакетбота «Святый апостол Петр» вышел пожилой, грузный человек — командующий Большой Северной экспедицией капитан-командор Витус Беринг. На кораблях его запросто величали Иваном Ивановичем. Разглядев среди матросов, занятых конопаткой палубы, дюжего рябого боцманмата, он кивнул ему.
Перепачканный смолой моряк вытянулся перед командующим.
— Взяв лангбот, — сказал Беринг, — поезжай к Алексею Ильичу и с должным почтением проси господина капитана с обер-офицерами пожаловать к нам для конзилии.
— Слетаю птицею, Иван Иванович!..
Боцманмат громовым голосом кликнул гребцов и полез за борт. Следом спрыгнули вахтенные матросы.
Защищаясь ладонью от солнца и опираясь на медную толстую трость — предмет бесконечного восхищения моряков, ибо она была и подзорной трубой, — капитан-командор наблюдал за шлюпкой. Взгляд его скользил вместе с ней по голубому раздолью бухты мимо прибрежных холмов к узкой отлогой косе, где виднелись возведенные зимой дощатые срубы провиантского магазина, казарм и невзрачной часовенки.
Это было все, что составляло камчатское жилое место на берегу Авачинского залива, названное Берингом в честь экспедиционных пакетботов гаванью Петра и Павла. Пустынные от сотворения мира сопки обступили залив, и, отражая в бирюзовых водах цепь волнистых вершин, расположились у окутанного облаками подножья обледенелой кручи. Над ними, блистая девственной белизной и неприступностью, вознесся к солнцу снежный конус Вилючинского вулкана.
Подождав, пока шлюпка с боцманматом пристанет к двухмачтовому бригу «Святый апостол Павел», стоящему близ косы, капитан-командор неторопливо побрел прочь со шканцев.
Едва стихло шарканье стоптанных ботфорт и постукивание трости, матросы, прекратив конопатку палубных пазов, собрались покурить у мачты. Лица их были худы и бледны от перенесенных лишений в камчадальских острогах, куда командующий разослал людей на зимовку ради экономии в провианте.
Долгие месяцы они пробыли в первобытной дикости вырытых в земле жилищ камчадалов, обовшивели, покрылись коростой грязи, ели коренья, сладкую белую глину. Некоторые умерли от непривычной пищи, часть разбежалась по дальним камчатским поселениям, а те, кто весной вернулся на корабли, со слезами радости целовали залитую смолой палубу.
Юркий, с пегой редкой бороденкой, Никита Шумагин, неутомимый рассказчик замысловатых снов, набив трубочку сушеной травой, затянулся, покашлял от едкого дыма и, подмигивая на трап, по которому только что спустился Беринг, с таинственным видом оповестил:
— В море пойдем, братцы, чрез седьмицу, край света искать, яко в инструкции велено.
— Неушто? Не врешь, сновидец? — матросы теснее придвинулись к нему.
— Сам слыхал, ей-ей! Иван Иванович обер-офицеров на конзилию затребовал.
— Не конзилию чинить, а призваны господа офицеры, как и в прошлыя те дни, забавляться в ерошки[78], — насмешливо сказал русоголовый великан Михайла Неводчиков. — Сколь пригожих дней упустили, сыскать могли б те берега.
Служители, покуривая, сопели в трубочки и держали языки за зубами: семихвостые плети, положенные по Морскому Уставу за ослушное слово, были пострашнее моря-океана за Камчаткой.
— Быть, Михайла, тебе под батогами за непотребный лай, — посулил Шумагин.
Неводчиков презрительно огрызнулся:
— Порадей, сновидец, о спине своей, а моя привычна. Семь шкур с нее снято, притерпелась…
— Эй, на «Петре»! — донеслось из-за борта зычное рокотанье боцманмата. — Опять под мачтой балясничаете! Ишь, накадили бесовым зельем!
Матросы ринулись по местам.
Шлюпка подгребла к борту, и на палубу флагманского корабля взобрались три человека: совсем юный штурман Елагин, лейтенант Чихачев и командир «Святого апостола Павла» капитан Чириков. Он немного сутулился и все же на голову был выше спутников. Время неузнаваемо исказило его черты. Румянец недуга лихорадочно пылал на впалых щеках. Только глаза по-прежнему отливали синевой. Баловень фортуны и любимец Адмиралтейств-Коллегии, он задолго до срока, определенного положением о чинах, «по уму и достоинству, а не по старшинству», получил звание капитана и право общего совета с командующим экспедицией.
77
Впоследствии адмирал. Один из образованнейших русских моряков XVII столетия. Известен своими работами по гидрографии Каспийского и Балтийского морей. Товарищ Чирикова по Морской Академии и друг в течение всей жизни.