Неведомое нехотя расступалось перед дерзновенной смелостью семидесяти проведывателей, рискнувших искать Америку и пересечь океан на углом суденышке, вдвое меньшем, чем Колумбова каравелла «Санта Мария».
На сороковые сутки вояжа, в час очередной обсервации, штурман Елагин и геодезист Красильников растерянно доложили капитану, что корабль достиг суши. Так показывала карта. Однако вокруг пакетбота расстилался океан. Моряки обратились за разъяснениями к брату королевского географа. Делиль, не пытаясь опровергнуть вычисления, заперся в каюте и с горя запил. Офицеры окончательно убедились, что в роли астрономии профессора подвизается невежественный хвастун. Их давно смущали его странные недомогания. Ссылаясь на болезнь, он, едва наступало время астрономических наблюдений, предоставлял подчиненным ему студентам из геодезистов — Красильникову и Попову — возиться с приборами, а сам развлекался излюбленным: опустошал боченки с вином, накуренным из камчатских трав, и, подвыпив, грозил Чирикову немилостью санкт-питербурхского начальства за то, что капитан, вопреки его, Делиля, доводам, не ищет серебряных берегов земли Гамы.
Пакетбот продолжал путь на восток сквозь туманы и штормы, рядовые служители заранее отпевали себя и не сразу поверили радостным воплям вахтенного матроса, который разглядел с марсовой площадки очертания плавника.
Вестник близкой земли — громадный желтоватый ствол невиданного на Камчатке дерева, разметав по сторонам зеленые сучковатые ветви, распростерся на волнах.
Матросы втащили его на палубу и, ликуя от восторга, прозвали душмянкой за приятный ароматный запах. Ветви дерева еще не увяли в соленой воде. Где-то неподалеку была суша.
Люди спокойно уснули, а капитан, не меняя курса, повел корабль, судя по карте, в глубь американского материка. Трезвость мышления не изменила Чирикову. Он предпочел поверить неоднократным вычислениям своих спутников, нежели выдаваемым за непреложную истину ориентирам карты географических авторитетов.
Раскинув паруса-крылья, «Святый апостол Павел» ходко плыл навстречу штилевому дню. Ветер неистовым наскоком разогнал тучи, и, тихо ворча в складках истерзанных парусов, притаился во тьме, будто встревоженный ночными шорохами, готовый сорваться с цепи лютый пес. Обессиленный штормовым разгулом, океан угомонился. От всех румбов, неся ощущение необъятных просторов, хлынула звенящая, почти осязаемая тишина. На шканцах, чуть озаренные тусклым светом фонаря, вполголоса, чтобы не потревожить дремлющего командира, препирались закадычные друзья — геодезист Красильников и штурман Елагин.
Ночь на пороге неведомого была для них вечностью. Волнуясь, они стерегли долгожданный берег и, надоедая вахтенному лейтенанту, спорили о своих вычислениях долготы.
— Об чем сорочить, птенцы, попусту языки мозолить, — шипящим топотом урезонил друзей Чихачев. — До зари недолго, она рассудит, чья правда. Токмо чаю: Большая Земля в недальнем расстоянии.
Он отошел в тень паруса.
И словно подтверждая ого слова, с мачтового клота раздалось певучее щебетанье.
Моряки замерли. Послышался легкий шелест. Привлеченная светом, крохотная, диковинной расцветки, крылатая гостья бесстрашно уселась на компасный нактоуз рядом с дремлющим капитаном.
Чириков, вздрогнув, открыл глаза.
Птичка, прощебетав, перелетела на перила шканцев.
— Иван Дмитрич! — Радость и тревога одновременно овладели капитаном. — Гляньте: непугана птаха. Означает сие, что не приучена к коварству людскому и на той суше, откуда пожаловала к нам, не ступала нога человечья. Что на румбе?
— Чисто море, Алексей Ильич!
Чихачев сделал шаг к перилам. Птичка вспорхнула на рею.
— Господин геодезист, — подозвал капитан Красильникова. — Захватив трубу, ступайте на астадипуп[93] и, что приметя, рапортуйте без промедлений. Не привалиться б к суше, — пояснил он и обратился к Елагину: — Тако ж и вы, господин штурман, полезайте с трубою на марс.
Елагин, цепляясь за скользкие от росы выбленки[94] вант, вскарабкался на марсовую площадку и глянул на восток.