Долго сдерживаемая ярость, наконец, прорвалась наружу. Петр, оттолкнув кресло, подскочил к флагману, схватил обомлевшего капитан-командора за грудь и с силой швырнул его к ногам перепуганной стражи.
— Прикажи, Федор Матвеевич!.. Казнить немедля!..
Расталкивая сторонящихся командиров, он выбежал из зала и только на дворе, потянув раздувающимися ноздрями морозный воздух, опомнился. Тотчас же его догнал посланный Апраксиным Таврило Семенов.
— Господин шаут-бей-нахт, не простынь за ради бога, — заботливо басил канцелярист, подавая треуголку и шинель.
Петр, не отвечая, порывисто надел шинель, нахлобучил треуголку и, размахивая руками, стремительно зашагал по двору к расположенным близ Невы стапелям[6].
Мглистое зимнее небо, суля снегопад, низко висело над незаконченным квадратом адмиралтейского двора. Всюду торчали ребристые остовы новых кораблей, высились горы навощенных и просмоленных канатов, штабеля досок, груды якорей. По обе стороны двора, за частоколом среди заснеженных пустырей Адмиралтейского острова, пестрели расписанные яркими красками амбары с пенькой, лесом и смолой, бревенчатые корпуса прядильного, канатного и сухарного заводов, стояли опрятные флигели флотских служителей, провиантские магазины на сваях, лекальные[7] сараи и простенькая деревянная церковка Исакия Далматского, граничащая с Адмиралтейством.
Сухо скрипел снег под ботфортами.
— Ну, погодите, ярыжки заморские, хвастуны!.. — Петр презрительно фыркнул. Его бесила враждебная сдержанность, с какой приняли приговор командиры. — Забыли, что ради нужды в мореходах взяты в службу из кабаков амстердамских? Плачу вам жалованье вдвое против своих, за что?..
Злость на родовитую знать, из-за чьей косности приходилось нянчиться с проходимцами вроде Рейса, сызнова овладела им, как в тот день, когда экзаменовал дворянских недорослей, ездивших за границу учиться морскому искусству. Немногие из них вернулись сведущими в мореходных азах, большинство даже не знало компаса. Петр в сердцах не одного великовозрастного недоросля попотчевал дубинкой, выдрал за уши, отдал в матросы, но толку не добился. Флот рос с каждом весной, а свои мореходы были наперечет. Основанная в Москве в Сухаревой башне «школа математических и навигацких, то есть мореходных хитростно искусств» не выручала. Кораблями по-прежнему командовали морские бродяги, набранные из всех портов мира, привыкшие служить, да и то без особого усердия, лишь тому, кто хорошо платил. Редкие из сонма заезжих искателей длинного рубля — покойный Лефорт, Бредаль, Сиверс, Беринг — заодно со шпагой отдали русскому флоту свои чаяния, честь и сердце.
У крайнего стапеля Петр задержался. Плотники сорвали шапки. Он, здороваясь, велел не прерывать дела и, тщательно осмотрев скелет корабля, прошел к следующему элингу.[8]
Неподалеку от обшитой досками почти готовой скампавеи, беззаботно перекликаясь, собирали вязанки щепок дети адмиралтейских мастеровых, живших за частоколом в казенных казармах. Несколько мальчишек, обтрепанных и худых, как бездомные котята, обступили долговязого веснущатого подростка в мешковатом, видимо с отцовских плеч, зипуне и, толкаясь, слушали его бойкую речь. Не замечая подошедшего сзади царя, подросток обстоятельно объяснял типы кораблей.
— Сие судно прозвано скампавея, а еще каторга. На нем ставят один машт с парусом, також ходют на веслах и… — он, запинаясь, вымолвил подхваченное у матросов слово, — абордуют свейские корабли.
— А сие, Алешка? — допытывался, тыча на соседний элинг, большеголовый мальчуган с платком вместо шапки.
— Бомбардирский корабль с пушками. Батя с дядей Федосеем строят, — гордо прибавил веснущатый Алешка.
— А чай страшно на море-то! Мамка сказывала, вода там под небеса хлещет. Пропадешь!
— А чаво страшно? Матрозы ведь ходют.
— Господин шаут-бей-нахт! — разнеслось на весь двор.
Петр недовольно обернулся. Подростки воробьями метнулись прочь.
От мазанковой башни рысцой трусил, придерживая шпагу, генерал-адмирал. Франтоватый Меншиков едва поспевал за ним.
— Как велишь с Корнелиусом Крюйсом? — подбегая, спросил запыхавшийся Апраксин. — Зело просит не казнить его в одночасье с капитан-командором. Смилуйся над ним, Петр Алексеич!
— И славных дел немало за вице-адмиралом числится. Вели, мин херц, заместо смерти в абшит[9] его писать, — в свою очередь упрашивал Меншиков.