— Господин Чириков — истинный сын отечества. Деяниями его и служителей флота будут восхищаться и потомки наши, — сказал Ломоносов, раскуривая погасший чубук.
— Не в укор многострадальному господину Витусу Берингу, но истины ради, — проговорил историограф, — не ему, но Алексею Ильичу главой надлежало быть в той экспедиции. В бытность мою с нею имел я время наблюдать и дивиться слабости Беринговой. На сих днях разбирал я бумаги покойного адъюнкта господина Стеллера и разыскал в них место, в коем аттестация господину Берингу будто с моей списана. Нередко признавался командующий офицерам, что экспедиция свыше его сил, и жалел, почему не поручили исполнения сего предприятия россиянину. И то его мнение резонно: Алексей Ильич Чириков достойным командующим мог быть по праву. Неоднократно подавал он важные советы, но господин Беринг, по слабости характера, более слушал иных советчиков, нежели благоразумного товарища своего. Потому и доказать не умел раздельности Азии с Америкою, хотя плавал к тому проливу меж оными.
— Раздельность материков ныне признана точной по рапорту подштурмана Ивана Федорова и геодезиста Михайлы Гвоздева, — вмешался Крашенинников, — кои в лето тридцать второго года видели в проливе оба берега — Азии и Америки. А без малого веком ранее их, как разузнал доподлинно господин историограф, бывали в проливе прежние наши опытовщнки, когда искали реку Анадырь.
— Сказывал про то Федор Иванович. — Ломоносов, привстав, отвесил поклон Миллеру. — Наука премного благодарна вам, господин историограф, за отыскание истины. Отписки казачьи, найденные вами в Якутском архиве, ценности необычайной. По ним судить надлежит, что россияне первыми мореходами в нордных водах Восточного океана плавали и зело великую задачу решили о раздельности материков. — Он, гордясь и сияя, прибавил: — Семен Дежнев почти земляк мой. От Великого Устюга до Холмогор недалече. А господин Чириков откуда родом?
Академики не знали.
— Степан Петрович, коль приведется повидать, зовите мореплавателя славного пожаловать ко мне. Буду рад сызнова побеседовать.
Крашенинников печально вздохнул.
— Давеча из Москвн письмо с оказией получил. Алексей Ильич на страстной неделе богу душу отдал по крайней слабости здоровья своего, расстроенного чахоткою и цьнготною болезнью, отчего зубы у него почти все выпали пред кончиной.
Ломоносов перекрестился.
— Память его у всех, кой знали Алексея Ильича, в забвение не придет, — промолвил историограф. — Заслужил себе честь не токмо искусного и прилежного офицера, но и праводушного человека…
Ломоносов с пылкостью перебил Миллера: