Петр словно окаменел.
На дворе стало людно. Стража вывела осужденных. Позади бравого гвардейского поручика спокойно семенил опальный вице-адмирал и, шатаясь, плелся Рейс. Поодаль гурьбой двигались хмурые командиры. Апраксин приказал им присутствовать при исполнении приговора.
Рейс, хныча, пал на колени.
— Пощаду молю, ваше миропомазанное величество!
— Трус, трус! — брезгливо отодвигаясь, пробормотал Петр и вполголоса, — никто, кроме генерал-адмирала, не разобрал, — обронил:
— Сказать ему смерть и привязать к столбу, потом свободить от смерти и послать в каторгу.
Стража, подхватив упирающегося капитан-командора, поволокла его на берег Невы к позорному столбу, у которого ежедневно стегали батогами штрафованных мастеровых. Два усатых гвардейца прикрутили Рейса к столбу. Капитан-командор, обессилев от ужаса, повис на веревках. Офицер завязал ему глаза платком.
На адмиралтейском дворе воцарилась непривычная тишина.
Снег под ногами Беринга не скрипнул, а выстрелил. Выйдя из толпы, капитан-лейтенант почтительно и твердо сказал:
— Прошу о милости Корнелиусу Крюйсу.
Петр пристально взирал на датчанина с тем выражением, от коего становилось не по себе многим людям.
— Не по чину смел, Витус Беринг! — сердито крикнул Апраксин.
Властным жестом Петр успокоил генерал-адмирала.
— Капитан-командора Рейса, — проговорил он, — лишив чинов, сослать в Тобольск навечно; вице-адмиралу ехать в Казань на жительство, никуда из того места не отлучаясь.
Командиры облегченно завздыхали. Крюйс признательно склонил голову.[10]
По знаку генерал-адмирала, гвардейский офицер подошел к Рейсу и, сняв с его глаз повязку, передал волю царя.
Капитан-командор кулем сполз вдоль столба и, не веря помилованию, не разжимая зажмуренных век, визгливо завопил:
— Лутше пали, золдат, лутше пали!..
Моряки отвернулись: вид перетрусившего капитан-командора был отвратителен.
Петр отрывисто хохотнул.
— Ну, трус! А ведь флагманом числился.
— Имеет быть сей флагман ехать в Сибирь ловить соболей, — сострил Мешпиков. — Не поздно ль, мин херц, помиловал. Он со страху пошти преставился.
— Не сорочь, Данилыч! — Петр зло оскалился. — Милую, чтоб протчие не разбежались. Еще не срок без них обходиться. Своих прежде завести надлежит вдосталь и поставить над сими ярыжками, дабы в крепких руках держали.
Он поискал глазами веснущатого подростка и, найдя того в толпе мальчишек возле столба, где адмиралтейский лекарь пускал кровь задохнувшемуся от пережитого страха Рейсу, поманил к себе.
— Эй, малый!
Подросток, оробев, юркнул за спины сверстников, но был извлечен вынырнувшим парусным мастером. Усердно сгибаясь в поклоне, мастер приблизился, цепко держа мальчугана за руку.
— Господин шаут-бей-нахт. Сие ослушное чадо есть Ильи Чирикова, плотницкаго десятскаго из подручных Федосея Скляева, и часто господ мореходов в несказанное изумление приводит острым понятием в деле корабельном.
— Пусти его. — Петр взял подростка за рукав отцовского зипуна, нагнулся к синим глазам. — Звать как? Алешкой? Говори, Алешка, ведомы тебе какие корабля?
— Не пужайсь, постреленок, сам царь велит, — шепнул мастер.
Алешка ломким голосом назвал бомбардирский корабль, шняву, бригантину, их различие друг от друга.
Заинтересованные командиры окружили подростка.
— Ну-ка, — поощрительно сказал Петр, — знаешь ли устройство корабельнаго гола?
Подросток зачастил без запинки.
— Ай, чада растут! — Апраксин восхищенно покрутил головой. — В сем малом толк будет.
Глаза Петра блестели.
— Тут, Федор Матвеевич, тут учить надобно, по соседству с морем. Учредить Академию Морскую. Собрать в нее детей способных, растить своих капитанов, флагманов, чтоб служили не как иные, — уколол он командиров. — А ежели дворяне противиться станут, велю всех недорослей, не щадя знатности, в матрозы пожаловать! Не они, так солдатские, мастеровые, холопьи дети сыщутся. В Академию прикажи первым писать сего малого. Для науки нет знатности, ум надобен да прилежание.
— Истинно, мин херц, — откликнулся Меншиков.
— Ступай. Великую радость доставил своею разумностью. — Петр притянул к себе подростка, расцеловал в обе щеки и, отпустив, зашагал в глубь двора. Догоняя его, вприпрыжку понеслись Апраксин, Меншиков, командиры линейных кораблей.
Когда они удалились, а гвардейская стража увела разжалованных флагманов за частокол, с палубы высящегося над строительной площадкой кузова слез на снег пожилой красноносый плотницкий десятник.