— Радуйся, Илья, за свое чадо, — завистливо оказал парусный мастер. — Царю, не убоясь, отвечал смысленыш. Знать, летать ему высоко.
Десятник, расспросив сына о словах Петра, обрадованно перекрестился.
— Дай-то бог, штоб сбылось сие наяву, а не сном сгинуло. Эх, и выстрою тогда кораблик тебе, Алексей сын Ильич Чириков!..
ГЛАВА II
ПТЕНЦЫ ГНЕЗДА ПЕТРОВА
Знаменитый адмиралтейц-мастер Федосей Скляев, услышав о разговоре Петра с Алешкой Чириковым, не преминул при случае сказать десятнику:
— Илья, внемли. Малый твой гораздо способен, и любопытство к мореходному ремеслу имеет отменное; а таковых приметя, Петр Алексеич дорожится ими. Ежели промолвил слово, быть делу непременно. Не об одном чаде, о будущем нашем печется. Глянь кругом, Илья. Кто помышлял про островы сии, что слыть им градом да пристанищем флота русскаго? Ныне ж трудам своим диву даемся…
И точно: было на что диву даваться, обозревая выросшую на островах невского устья новую столицу. Приезжие люди изумленно взирали на непохожий на привычные окольные места незнакомый город, возникший из прибалтийской болотной топи: вдоль прямых каналов, недавно вырытых на Адмиралтейском острове между Невой и Фонтанкой, виднелись мазанковые домики флотских служителей, нарядные особняки вельмож, дощатые склады корабельной утвари. Многое и к осени 1721 года выглядело несовершенным. Иностранные мореходы, возвратясь домой, рассказывали о великом трясении зданий, кое происходило от проезжавших мимо по зыбкой почве карет, о том, что Санкт-Питербурх скорее похож на грязную слободу в приморском городе, нежели на столицу и царскую резиденцию. Даже обращенная к реке та его часть, что составляла так называемую набережную линию Невы от Галерного двора до Летнего сада, была хаотическим смешением всевозможных построек: провиантских магазинов, кабаков, лекальных сараев, постоялых дворов для иноземных мастеровых. Над ними возвышался обнесенный крепостной стеной, бастионами и глубоким рвом, увенчанный мазанковой башней с часами и железным шпицем-корабликом в центре главного фаса, тесный от элингов и корабельных кузовов Адмиралтейский двор. Невдалеке от него, на месте будущего Зимнего дворца, раскинулся на лугу Морской рынок и стояли два каменных дома: ближе к реке особняк генерал-адмирала Апраксина, чуть в стороне палаты казненного за измену министра Кикина, отписанные в казну и отданные в пятнадцатом году под Морскую Академию.
Неизменно величавая Нева, украшая болотистую равнину, плавно несла свои воды среди зеленых, еще не одетых в гранит, берегов.
На ней, от царского домика на противоположной стороне до невидного за горизонтом острова Котлина, нескончаемой для глаз кильватерной колонной вытянулись боевые корабли русского флота: грузные трехдечные великаны, изящные фрегаты, быстроходные шнявы, чьи позолоченные кормы ослепляли взгляд отражением; солнечного блеска. Двухмачтовые галеры с удлиненными косыми реями, затейливыми надстройками.
— Трижды сквозь строй гонять детей в Уставе не означено! — гневно вскричал Апраксин. — Петр Алексеевич, вели господину директору не зверствовать! Ведь не подлой породы отрок бесчестью подвергся. Из дворян!
Писарев хитро прищурился.
— О гуся вода, також батоги Артюшке Черных, а годов сему дитю без малого тридцать семь. Ночь отлежался, поутру ж сам в класс пожаловал без понуканья. Не полторы тыщи, вдвое батогов вытерпит.
— Ну? — удивился Петр. — Крепок любезный. За что столь нещадно штрафован?
Директор перечислил проступки великовозрастного академиста:
— Пропил штаны вторые канифасные — раз; учинил драку с матрозами в остерии[11] — два; розбил клеть в доме провиантского служителя — три; уволок из нее мешок с окороками — четыре…
Петр засмеялся.
— Вор у вора украл! А в науках преуспевает?
— А в ученьи последний, — досказал Писарев. — Одна слава, что именитаго роду.
Апраксин насупился, но промолчал: случай с дворянским сынком не был единственным. Не однажды жаловался в Адмиралтейство директор, стонали соседи Академии, да и Петр не впервые слышал о похождениях академистов или морокой гвардии, как официально именовались гардемарины, набранные из дворянских, солдатских и мастеровых семейств. Возраст не играл роли, поэтому среди недорослей, поставленных дворянством, попадались и такие, коим давно перевалило за тридцать лет. Волей-неволей они сидели в классах, ибо по указу царя не смели жениться до сдачи экзаменов. Не очень тяготея к знаниям, великовозрастные чада учились из-под палки, озорничали за стенами Академии не хуже заправских разбойников, приводя в смятение обитателей Адмиралтейского острова, и нередко испытывали на себе пресловутый метод вколачивания разума. Петр, выкраивая время, хаживал в классы и дубинкой поощрял именитых лодырей. Примеру царя следовали и прочие воспитатели будущих командиров флота. Озорству и лености противоставлялись батоги и кошки[12], узаконенные инструкцией-уставом Академии: