– Merci, maman. Это очень крупный комплиментъ, но все-таки будетъ жаль, если ваше замѣчаніе справедливо.
Коляска остановилась подлѣ песчаной площадки, образующей «стрѣлку». Какъ разъ въ это время, медленно проѣзжалъ мимо нихъ великолѣпный шарабанъ, запряженный двумя англійскими лошадьми цугомъ. Въ шарабанѣ сидѣли мужчина и дама; сзади болтался, скрестивъ на груди руки, грумъ.
– Очень мило. Кто это такіе? – произнесла Анна Петровна.
– Не знаю. Но это очень оживляетъ петербургскій пейзажъ, не правда-ли? Между соснами и березами, посреди нашихъ «ванекъ», которыхъ тутъ больше чѣмъ колясокъ, и вдругъ такой выѣздъ… Какъ вы думаете, maman, не поставить-ли мнѣ въ число условій брачнаго контракта, чтобы мой мужъ умѣлъ править парою цугомъ?
Анна Петровна исподтишка вздохнула. Она не любила, когда дочь трунила надъ замужествомъ. Своимъ женскимъ и материнскимъ инстинктомъ она угадывала, что это подтруниванье – только маска, и что дочь очень тяготится своими двадцатью семью годами.
– Биби, Биби, ты видишь Валевскаго? – вдругъ быстро толкнула она дочь. – Вонъ ѣдетъ въ пролеткѣ, навстрѣчу. А между тѣмъ той, знаешь… кажется, нѣтъ сегодня.
Биби давно уже видѣла и Валевскаго, и даже то, чего не видѣла мамаша. На лицѣ ея опять появилась маленькая гримаса.
– Это даже несносно, maman, какъ вы ничего не понимаете, – сказала она. – Развѣ вы не замѣтили впереди коляску съ двумя дамами?
– Ну, такъ что-же?
– Вотъ эта, съ нашей стороны, брюнетка въ лиловой шляпѣ – его теперешняя страсть. Съ той онъ давно разошелся.
Анна Петровна заколыхалась, схватила лорнетъ и впилась съ пожирающимъ вниманіемъ въ указанную ей даму.
– Кто-же? кто это? – спрашивала она задыхающимся голосомъ.
Биби пожала плечами.
– Развѣ вы не видите, кто? – протянула она презрительно.
– Но откуда ты всегда все это знаешь? – удивилась Анна Петровна.
– Очень просто: надо умѣть заставить мужчинъ разсказывать. Они всѣ готовы чортъ знаетъ что другъ про друга сообщить… разумѣется, подъ секретомъ. Секреты пріятелей… о! – если-бъ я ихъ записывала, составилась-бы толстая книга, и прескверная. Но я не могу завести такую книгу, потому что это слишкомъ отзывается старой дѣвой.
Валевскій между тѣмъ соскочилъ съ пролетки, и медленно пробираясь между знакомыми, подошелъ къ коляскѣ Анны Петровны. Съ нимъ подошли еще нѣсколько знакомыхъ. Произошелъ обмѣнъ обычныхъ привѣтствій.
– У васъ будутъ «дни» въ Петергофѣ? – освѣдомился баронъ Рогеръ, пожилой господинъ съ волосами такого желтаго цвѣта, какого не бываетъ въ природѣ.
– Непремѣнно. По четвергамъ у насъ даютъ, какъ въ прошломъ году, – отвѣтила Анна Петровна.
– Я увѣряю maman, что наши петергофскіе четверги – общеполезное учрежденіе, – подхватила Биби: – тутъ встрѣчаются всѣ уѣзжающіе изъ Петербурга со всѣми возвращающимися въ Петербургъ.
– Вы говорите это не съ злымъ умысломъ? – улыбнулся Валевскій. – Я не буду ни въ числѣ первыхъ, ни въ числѣ вторыхъ, потому что остаюсь здѣсь до осени; но это не лишитъ меня права бывать у васъ, не правда-ли?
– О, еще бы! Но неужели вы все лѣто въ Петербургѣ?
– Представьте, у насъ въ канцеляріи столько уѣзжающихъ, что я не могу получить отпуска.
– Но это прекрасно, мы будемъ очень часто васъ видѣть! – вмѣшалась Анна Петровна.
– Monsieur Валевскій, я страшно хочу пить; не проводите ли меня до кіоска? – обратилась къ нему Биби.
Валевскій помогъ ей выйти изъ коляски, и они пошли рядомъ.
– Вы интересуетесь сколько нибудь моимъ мнѣніемъ? – неожиданно спросила Биби.
– Безъ сомнѣнія. Но о чемъ или о комъ?
Биби быстро на него взглянула, и въ этомъ взглядѣ опять сверкнуло свойственное ей задорное выраженіе.
– Конечно, о женщинѣ. По моему, она – прелесть; совсѣмъ прелесть. И одѣвается восхитительно, что – большая рѣдкость у насъ.
– Я не знаю, о комъ вы говорите… – нѣсколько смутился Валевскій.
– О ней, о лиловой шляпкѣ. Прелестное лицо, масса женственности, и не слишкомъ много пикантности. Слишкомъ много – не хорошо, вы понимаете.
– Вы судите изумительно тонко… И знаете, что я вамъ скажу? Надо быть умной, какъ вы, чтобъ…
Онъ пріискивалъ выраженіе.
– Чтобъ завести такой разговоръ? Эта маленькая привилегія моихъ двадцати-пяти лѣтъ. Я уже могу знать жизнь и понимать ее довольно тонко, т. е. правильно смотрѣть на ея грубую сторону.
– А что вы называете грубою стороною жизни?
– Напримѣръ, отношенія мужчины къ женщинѣ.
– А-а! Но не въ бракѣ, конечно?
– Напротивъ, въ бракѣ больше всего. Вы видите я не тороплюсь выходить замужъ – и можетъ быть именно потому, что ненавижу брачную идиллію. Мужъ, о которомъ я мечтаю – а я позволяю себѣ иногда это маленькое развлеченіе – долженъ смотрѣть на всю эту романтику очень грубо, какъ я сама смотрю на нее.