Три раза повторил он свой вопрос. А за третьим, вдруг, не то из-под земли, не то с неба, знаете, таким глухим, замогильным голосом, вдруг и отвечает наш приятель «Сурок»:
— Никто не повинен в смерти моей. Просто прискучила мне жизнь на земле, ушла моя душа в поля, где эскимосы гоняются за «Белым Оленем», где пьют его кровь и где едят китовое мясо.
И что тут было, вы себе представить не можете: как шарахнулись эскимосы от трупа заговорившего «Сурка» во все стороны, да с криком, да с гвалтом, да падая. Старуху какую-то придавили, она визжит, как поросенок. Мужчины, да не какие-нибудь подростки, а настоящие охотники, или пластом на снегу лежат, или улепетывают.
Один, «Волчий Клык» его звали, так тот полез в чужой шалаш, да застрял: голова и плечи пролезли, а дальше ни с места, ни взад ни вперед.
Другой в снеговом сугробе застрял, насилу потом вытащили. И собаки проклятые еще переполоха подбавили: перепугались ли они, что люди шумят, а может быть, и сами по себе что-нибудь неладное заметили, только стали они метаться по всему поселку да выть, да лаять…
Такой гвалт подняли, словно на ярмарке в форте Гуд-Хоп, когда с одной стороны целое индейское племя со своими «сквоу» прикочует, а с другой — трапперов сотни три соберется да покончат одним духом с несколькими бочонками виски…
Словом, столпотворение египетское…
Каюсь, и я, как услышал этот замогильный голос, тоже карабин из рук выронил, чувствую, шапка сама с головы валится. До тридцати лет дожил, многое видел, многое пережил. Но чтобы мертвый, ей Богу, совсем мертвый человек с живыми разговаривал, — как хотите, это вещь совсем не простая. Без колдовства тут не обойтись.
Однако на этом не покончили: решил совет эскимосских старейшин, что ли, что от смертной казни, значит, «Находка» или Энни — свободна. Но родичи «Сурка» поставили ультиматум.
— Пусть отец или отчим Энни вернет родичам «Сурка» весь тот выкуп, который был за Энни заплачен, потому что, понимаете вы, Энни-то женой для «Сурка» не была. А пока не вернет, то Энни остается в семье старшего в роде «Сурка».
И всем нам стало понятно: загрызут девку. Ей-Богу. Там эти эскимосские бабы, чуть только молодость промелькнет, в формениых ведьм превращаются. Если при такой бабе крикнуть невзначай, хлопнуть ее, подкравшись, по плечу или выстрелить, с ней начинается припадок. Она крутится, как червяк на крючке, визжит, лает, хохочет. А то, испугавшись, может начать бросаться на окружающих с ножом, не разбирая щенка от собственного младенца, камня от живого человека.
Ну, и некоторые бабы отлично умеют пользоваться тем обстоятельством, что такая «одержимая духом» признается невменяемой. Ее нельзя судить, ее нельзя наказывать.
И вот, когда такая баба хочет сжить другую со света, ничего нет проще: притворится полоумной, да хоть собственными зубами соперницу загрызет, или копьем в нее шарахнет, или кипятком обварит, а сама тут же хлоп на снег, и пошла крутиться, как бесноватая, и никто ее тронуть не смеет. Иной раз, я это видел, и так бывает, что боятся даже помощь убиваемой оказать: твердят, что это какой-то дух потребовал себе жертву. Значит, нельзя мешать. А то, говорят, если вмешаться, то, знаете ли, какой-нибудь джентльмен Вельзевул, Люцифер или как их там еще называли древние ацтеки, разгневается, и на того, кто раненой оказывает помощь, накинется, живьем утащит его в преисподнюю. Может быть, вам, джентльмены, покажется все это очень странным: я про это невежество, про эту темноту эскимосскую говорю.
Но, джентльмены, не судите эскимосов очень строго! Лучше подумайте, при каких условиях они, бедняки, живут. Вспомните, что, не говоря уже о разных переживаемых опасностях, приходится им обитать в том самом краю, где бывает долгомесячная полярная ночь.
Счастлив ваш Бог, что вы-то с этой штукой не знакомы. Разве только по книжкам.
Упаси меня Боже говорить что-нибудь о книжках дурное: я хоть и простой «лесной бродяга», но я отлично понимаю, что книжка — великое дело. Но одно дело — слышать рассказ, хотя бы и самый ловкий, а совсем иное дело — на своей шкуре испытывать то, о чем в книжках говорится. Вы вот про полярную ночь прочтете в пять, много десять минут, да и баста. А не угодно ли вам пять или шесть месяцев пробыть, не видя солнышка?
В первый раз, как испытал я это удовольствие, верите, думал — не вынесу. Лучше руки на себя наложить. Лучше в какой-нибудь проруби утопиться, или, знаете, зарядить, как следует, карабин, разуть правую ногу, чтобы можно было приловчиться и большим пальцем ноги дернуть за собачку, спустить курок…