В этот первый раз застряли мы — целая партия трапперов — на берегах Баффиновой земли. И был с нами мой двоюродный брат, тоже Невилл, только его звали Пьером. Был он старше меня, опытнее, и я из его повиновения никогда не выходил. Увидел он, что творится со мной, и взял он с меня клятву, что я с собою не покончу самоубийством. Так, верите, я иногда перед ним по полчаса ползал, ноги ему целовал, все просил, чтобы он клятву с меня снял. И молил его я, и проклинал, и упрашивал, чтобы он своими руками меня прирезал, что ли. Лишь бы уйти мне от этой проклятой полярной ночи!
Вот до чего, джентльмены, доходит человек, которому приходится жить у нас, на краю света!
Но ведь мы-то, белые, большей частью только случайно надолго попадаем в те области, где полярная ночь царит и, испытав это удовольствие, возвращаемся на юг. А эскимосы живут там. Поймите это: живут там, где ночь полгода тянется!
Так можно ли строго судить этих пасынков природы? Можно ли от них требовать, чтобы они фокусов не устраивали, глупостей не делали?
Словом, судите сами.
Ну-с, так вот, дело находилось в таком положении: папаша или отчим Энни давным-давно промотал выкуп, полученный от покойного «Сурка» за девочку. Значит, возвратить его не может родичам Энни. Значит, Энни остается в семье «Сурка» на положении не то пленницы-заложницы, не то рабыни.
А у «Сурка» есть сестрицы, есть почтеннейшая мамаша.
Я, надо вам заметить, к леди всех сортов привык относиться с уважением. Вы можете спросить в форте Гуд-Хоп кого угодно, все вам в одно слово скажут, что Нед Невилл, охотник, даже здорово подвыпив, никогда не позволит себе в присутствии леди сделать какое-либо неприличие, будь эта леди не то что супруга майора Гордона, а хотя бы маркитантка Бесси, с которой, вы это сами, должно быть, знаете, у солдат форта постоянные истории бывают. Но при всем моем уважении к леди вообще, — эту милую роденьку блаженной памяти почившего на лоне фараона «Сурка» я никак не могу назвать иным словом, как сверхъестественная… ну, скажем мягко — дрянь. Ведьма на ведьме, и ведьмой ведьму погоняет.
Вот и представьте себе: что будет из Энни, если ее оставить в распоряжении этой компании?
Ясное дело — загрызут!
А то и сама, не выдержав каторги, затосковав, попросту удавится девка…
Узнавши про такое решение, то есть про то, что до обратного получения выкупа Энни должна оставаться заложницей, мы переглянулись.
Знаете, человек я, надо признаться, таки достаточно черствый, ведь всю жизнь проводил я в пустыне. И жил я чем? Надо сказать прямо: убийством. Или, правильнее, — систематическими убийствами.
Потому что хоть убивал я не людей, конечно, но ведь и лисица, и бобр, и соболь, и горностайка — ведь это же живые существа. А наш брат, охотник, только и делает, что уничтожает их жизнь.
Ну-с, я хотел этим сказать только, что эта охотничья жизнь, эта привычка к уничтожению живых существ, волей-неволей делает сердце человека почти каменным.
Столько крови проливаешь, столько смертей кругом себя видишь, что, право же, ко всему начинаешь относиться равнодушно.
Но и при этих условиях, когда подумал я об участи, которая ждала Энни, — защемило в сердце…
Вы, конечно, люди, живущие в городах, где и то, и се, и светло, и удобно, вы относитесь к эскимосам с высоты своего величия. А на эскимосскую женщину вы смотрите исключительно, как на нечто среднее между моржом и черепахой.
Правда, красоты в этих эскимосских леди мало. Против этого никто спорить не будет.
Лицо как лепешка. Скулы широкие. Глазки крошечные. Рот до ушей. Ноги кривульки. Кожа, словно дубленая.
Но, джентльмены, нет правила без исключений. И видал я среди эскимосов немало таких девушек, что глянешь на нее, и невольно подумаешь: должно быть, эскимосы-то эти что цыгане. Знаете, которые зачем-то крадут всегда детей лордов или графов и выстраивают с ними всяческие богомерзкие штуки.
Вот такова была и наша Энни: лицо не темное, а светлое, куда светлее, чем моя собственная шкура.
Глаза не оловянные, а голубые и ясные и светлые.
И хоть уж очень безобразен эскимосский женский костюм, знаете ли, но девочка-то эта ухитрялась как-то так носить его, что, ей-Богу, я для нее ничего лучшего и не придумал бы: словно хорошенький мальчишка, юркий, стройный, сильный…
А больше всего, знаете ли, нравился мне голосок Энни: такой звонкий, серебристый.
Словом, с какой стороны ни посмотри, — а жаль отдавать девку этим осатаневшим бабам, родственницам почтеннейшего «Сурка»: положительно, не лежит душа.