— Да, за это стоило заплатить, ай да профессура, вот так сценарий слепили, я прямо мачо… — я повернулся от странного кашля. Анисим смотрел на меня во все глаза, очевидно поперхнувшись от обилия незнакомых слов.
— Не тушуйся, старина, это я, твой прежний Данила, надо бы умыться, да побриться, а то уж больно я зарос.
— Дык…это…траур у вас, батенька. — Я обомлел:
— Какой траур?
— Дык…это…вы с чего усугублять то начали — трех дён не прошло, как скончалась кобыла ваша пегая, вы расстроились, стали погреб опустошать, а давеча велели её схоронить, самолично отпев при этом, дьякона опоили, а потом велели траур по деревне объявить и бриться сказали не будете… Алевтина Александровна уж так вас угомонить пыталась, а вы её метлой…
Я расхохотался, ну и образ мне нарисовали мастера-программисты.
— Ничего, Анисим, отменяется траур, водки больше не пью и с женой обещаю помириться.
— Уж сделайте милость, барин, а то больно вы споры на расправу, когда во хмелю.
— А что там за шум? — мое внимание привлекли вопли, раздававшиеся со двора. Анисим выглянул в окно:
— Вот беда! Зашибут девку! — он опрометью бросился из комнаты. Я кинулся за ним. Превозмогая головокружение и тошноту, я вышел на крыльцо особняка. Яркое солнце ослепило меня. Я зажмурился и с минуту пытался привыкнуть к свету. Взгляду представилась странная картина. Анисим пытался урезонить добрый десяток баб, вооруженных колотушками, вилами и цепами для обмолота. За его спиной пряталась хрупкая девушка.
— Что происходит? Анисим?
Все замолчали. Девушка обернулась. У меня подогнулись колени. Взгляд глубоких карих глаз сразил меня словно молния. Густые черные кудри заколоты необычным ярким гребнем в виде цветка, тонкие черты лица, нежный румянец щек — колдовская красота. Стройная идеальная фигура, маленькие босые ступни, выглядывавшие по щиколотку из-под полы платья — я был повержен и очарован. Мне хотелось выдавить хоть слово, но я словно онемел.
— Да вот, барин! Чуть девку не зашибли, говорят, что она на их птицу порчу навела.
— Какую порчу?
— Выслушай, батюшка, — толстая крестьянка с колотушкой кинулась ко мне и вцепилась в подол халата, — ведьма! Ведьма она, уж который год маемся, — то корова доиться перестанет, то коза захиреет, то посевы пропадут, а теперича, вон, все гуси передохли, в округе. А Захаровна видела, как она на перекрестке поклад закапывала, вот у всех вокруг того перекрестка птица и сгинула. Ведьма она! Как и мать ее была!
— Ведьм не бывает. — Я сам обалдел от фразы, вылетевшей из моих уст, однако это было первым, что пришло мне в голову.
— Не бывает? — толпа, включая Анисима, взирала на меня ошалелым взглядом. Я хотел спастись бегством, но потом, вспомнив, что я вроде как барин, и вспомнив все мной изученное в аудио-курсе ночного прослушивания, предоставленном профессором, о том, как ведут себя баре приосанился и рявкнул:
— А ну-ка по домам все! Не допущу самоуправства!
— А как же ведьма? Что с ведьмой? — лицо толстой крестьянки наливалось краской.
— Я разберусь. Анисим, веди её ко мне. — Я развернулся и, пошатываясь, поплелся в дом. Позади слышалось недовольное бормотание: