— Я знаю цену принципам, — продолжает спокойно Жванок, — и не хотел бы, чтобы кто-либо поступался ими в угоду амбиций.
— Амбиции?! — воскликнул Зайцев. — Ты что, нарочно так говоришь? Земля должна рожать. Земля, способная рожать, должна только этим и заниматься.
— Ну ладно, — отступил Жванок. — Видно, мы сегодня об этом не договоримся. Поговорим о другом.
— Ни сегодня, ни потом, Гордеевич! Это я тебе как первому секретарю заявляю. Не доводи до греха.
— Кстати, о грехах, вернее, о грешках. За тобою тоже водятся.
— Интересно послушать про себя, интересно. — Выпуклые желтые глаза уставились не мигая. И в каждой зенице уже суетилось по черту.
— Первое. Что у тебя за история с Баклановым?
— Он, что ли, приходил? — хрипло спросил Зайцев.
— Не приходил.
— На него не похоже, — облегченно выдохнул Зайцев. — Он не любитель ябедничать: земляной человек. Работяга.
— А она?
Зайцев завозился. Стул щелкнул суставом.
— Она? Она баба! Одно слово, что баба, да и все.
— Это правда, что у тебя с нею роман?
— Роман! — хмыкнул Зайцев и растерянно оглянулся на дверь. — Не роман, а горе. У меня два повода уволиться, уйти. Это поле, если вы отберете его у нас, и, как ты изволил выразиться, этот роман. Доведут они меня до настоящего греха.
— Не понял?
— А то, что такой человек, когда уходит от земли, грех сотворяет над собой.
— Похвальная философия. Так что?
— Не захотела она с ним жить — Бакланова Груша с Баклановым Шурой.
— Жили себе, жили и на тебе?
— То не жизнь была... — Зайцев застенчиво опустил голову.
— Ну и расскажи-ка.
— История давняя. Было время, когда я чуть не женился на ней. Только колхоз принял. Двадцать лет мазад, Она тогда уже школу кончила, работала дояркой, Приглянулась мне. Но... — Зайцев честно выпучил глаза, окатил желтым светом Жванка, — сам был между небом и землей. Жинка оставалась в сельхозинституте. Ей год еще оставалось учиться. В деревню ехать не хотела. Уперлась, ни в какую. Ну, я свободно поехал председательствовать. До развода дело дошло. А тут эта Груша. Увидит меня, как балерина. — Зайцев смутился и кашлянул. — Я тоже на нее глаз кладу. Чего уж! Скоро тридцать. Соломенный вдовец... Понимать надо... Может, и побрались бы. К тому шло. Да жинка моя разводиться передумала. Приехала. Вот и все приключение.
— Ну а дальше?
— Ничего дальше. Жинка вернулась, я успокоился. Она у меня видная была. Да и любил я ее тогда. Груша замуж тоже вышла — за Шурку, то есть за Бакланова.
— Ну и?..
— Детей не было. Сначала грешили на нее. Знаешь, как в деревне. Она и согласилась, что такая. Работа на ферме, известно, тяжелая. Все руками. Бакланов шоферил. Она доярила. Так и жили. Пока...
— Я слушаю, — посматривая на Зайцева, произнес Жванок.
— Вижу, что не веришь...
— Не могла ни с того ни с сего уйти от мужа после стольких лет. Они что, не мирили? Он обижал ее? Изменял?
— Не слышно было. Все переменилось вдруг. Пошла она в больницу к врачу женскому. А тот ей говорит, что детей она может иметь... Тут и началось!.. Она ему: из-за тебя я до сих пор бездетная. Ты виноват. Все! Концы. Ухожу, пока не поздно. Он: давай возьмем сироту, из детдома, значит. А она: хочу своего иметь. Кровиночку...
— Ты так рассказываешь, будто все сам слышал.
Зайцев покраснел.
— Не слыхал я, как там они свои отношения выясняли. Груша мне рассказывала. Пришла и давай. Впервые за двадцать лет обратилась ко мне. Плачет и рассказывает. Жалко так стало.
— Сколько ей лет?
— Около сорока что-то.
— Где она сейчас?
— Вроде на стройке. Общежитие ей дали как будто. Жалко, хорошая доярка ушла. Эта стройка у меня всех людей переманит... Постой-постой, не перебивай! Я к самому главному подошел. Не хотел все рассказывать, да передумал. Тебе расскажу дальше, как на духу. У нее, наверное, ребенок будет... мой. — Зайцев замер, будто бы дышать перестал.
— Я не верил, — ответил Жванок после некоторой заминки. — Не верил. Думал, поклеп.
— Мужика, Шурку, жалко, — пробормотал Зайцев. — Земляной человек. Она ушла, он как свихнулся. Посрывал в доме полы, оранжерею сделал. Она цветы любит, говорит Шурка, людям объясняет. Узнает, что у меня столько тюльпанов, вернется...
Зайцев ненадолго смолк.
— Я ей снова безразличен, как тогда, когда жинка ко мне приехала.
— А она тебе?
— Нет. Она мне небезразлична. Она, понимаешь... Я уже давно на себя рукой махнул. Смотреть в зеркало годами не мог. Бреюсь и плююсь... Вымотаешься за день. Колода колодой. Я и махнул на себя рукой. А теперь тоскую по Грушке. Дитя моего носит, может, потому...