Сидит неподвижно, а вокруг его головы и рук, словно они медом намазаны, всегда облачко из мотыльков, пчел, ос, бабочек или стрекоз вьется. А над ним высоко-высоко — сколько хочешь гляди — не увидеть — поет жаворонок. Садился он всегда так, чтобы хорошо видеть озеро и вулкан. Озеро по левую руку от него, а вулкан — по правую. На вулкан он никогда не поднимался — тяжело с его пробитыми легкими на такую крутизну взбираться, а вот к озеру ходил. Соли чтоб скот полизал. Рапой и грязью лечил Кормач изъеденные оводами спины животных. Клещей выводил, ссадины исцелял.
Дарья второй раз вырвалась с Высмерткова двора в тот день, когда после долгих каникул ребятишки отправились в школу. Не на занятия еще, а, как всегда говорил учитель Андрей Данилович, со школой поздороваться. С развевающимися по спине волосами, прижав к груди ворох еще цветущего вьюнка, по-местному — крученого паныча, Дарья пронеслась мимо школы, двор которой был забит детворой и взрослыми. Андрей Данилович как раз речь говорил, стоял на ступенях крыльца. Увидел Дарью первый. Так и остался стоять с открытым ртом. Потом уже все обернулись, все увидели бегущую в степь Дарью. Длинные плети вьюнка с неуспевшими закрыться на день разноцветными граммофончиками-цветами, с наполовину уже позолотевшими листочками обвивали Дарью, летели и вились за нею — стремительной и счастливой, сплетались с длинными распущенными волосами, отчего казалось, что это не Дарья, вырвавшаяся на волю, а оживший, вырвавшийся из-за высокого забора Высмертка палисадник.
Вся деревня кинулась Дарью искать.
Стадо в тот день на тырло пришло поздно — без Кормача. Стояло там долго, потому что некому было его в степь повести. Кое-как подоенные коровы только под вечер покинули тырло, ходили вокруг деревни как неприкаянные. На второй и на третий день уходили в степь тоже без пастуха. Все так и подумали, что Витька Кормач оставил стадо потому, что увидел Дарью, бегущую куда глаза глядят, кинулся за нею. А что ему оставалось? Тут дело такое: спасать девку надо. Три опасности подстерегали Дарью. Могла в озере пропасть. Оно какое? Сначала вроде твердо его серебристое от соли обнажившееся дно. Даже горячее, накаленное солнцем. Потом прохладнее, мягче, а затем грязь, а затем ил, словно кисель. Как-то корова завязла: только голова и передние ноги торчат. А времени прошло всего полчаса, пока мальчишки сбегали в деревню, пока трактор пришел. Трактором и вытаскивали. Другая опасность — море, вернее, не само оно, а крутой третий скалистый выступ. Со стороны степи коварное место. Вроде вот оно, море, сразу за пологим, поросшим ковыль-травою бережком. Как-то ветром овец и погнало к морю. Штук десять тогда сорвалось. А Дарья — та же овца, что она соображает? Увидит море, побежит радуясь... А третий скалистый выступ высотой все двадцать метров да еще и с гаком. Если же в противоположную сторону понесет Дарью, попадет бедолага на дорогу. А там люди чужие, да и машина сбить может...
Вроде и недолго мешкали, вроде сразу же бросились жители за Дарьей в степь, а найти почти три дня не могли. Одно как-то успокаивало: Витьки Кормача тоже не было. Коль нет его, значит, успел он за нею...
Появились они на четвертый день утром.
Вся деревня замерла, когда шли они улицей. Замерла даже не потому, что правили они не к хате Высмертка, а почему-то прямиком ко двору Кормача. Витька почему-то без рубахи. Ребра торчат, а на спине широкий рваный шрам. Идут рядом в ногу, вроде каждый сам по себе, не прикасаясь друг к дружке, а у всех смотрящих на них одна мысль: молодые! Господи, она красавица, он гарный... Неужели же это Витька Кормач?
Высмерток кинулся к ним:
— Дочка, Дарьюшка, живая!
Она и бровью не ведет.
— Витя, век не забуду тебе, а?
Кормач и головы не повернул.
Высмерток опять к Дарье, за руку хочет поймать. Она как вскрикнет — и за спину остановившегося Кормача, а тот:
— Не замай!
— Дак я хочу, чтоб она домой йшла!
— Не пойдет она.
— Как же это, а?
— Хватит, помордовал ты ее, теперя у меня останется!
— Ты что, не в себе?! Она ж больная!
— Никакая она не больная. Человек она, живой. Понял?!
— Я заявлю на тебя!