А на островах Актуза давно отцвели тюльпаны и в этом году. И Марина Сергеевна так и не оставила своего Никиту, хоть и знает, что Василий до сих пор ее обожает. Год прошел с лишним, а он все любит. Время подтвердило его чувство к ней. Котлован еще месяц-два и можно будет заливать бетоном. Вот-вот железобетонный завод пустят. Хоть его вовремя сдают!
А не плюнуть ли на все! А не пойти к Вальке Иванову в рыбинспекцию? Тот хоть свой парень. Простой. Сосед. Правда, он все больше в сторожке живет. Оборудовал ее своими средствами. Сам понаизобретал средства те и живет на третьем скалистом выступе, как степной орел. Стережет море. Выращивает мидии да гребешки. Сам Богдан Гордеевич к нему на уху заглядывает. С таким человеком, как Валька, любо-дорого работать. Такой же холостяк. Душа. Отчаюка. С голыми руками браконьеров берет. И добряга. Ни копья не взял с художника. Поселил его в своей хате, как только деда Антоху схоронил. Пускай, говорит, живет художник в легендарной хате. И правильно. Пусть парень рисует скалистые выступы, пока они такие, какими были всегда. А то построят город — изменится вид. Может, новый вид для кого и красивым покажется, а для нас, местных, вряд ли прошлую красоту заменит. Даже художник, который и появился тут, чтобы запечатлеть уходящий вид земли и моря, свои перемены внес. Вроде малые. Пустяковые, а для нас — заметные. Сделал из хаты мастерскую. Оконце в крыше заменил стеклянной рамой на весь скат. Ему нужен свет, чтобы картины рисовать. Для нас всякие перемены заметны. Но ничего не поделать. Так, видать, устроено — жизнь должна двигаться. Должна она изменяться. Когда-то вообще тут и хат даже не было. Говорят, что и озера не было. На его месте стояла белая соленая гора. И жили вокруг нее пастухи, слоны и саблезубы. Интересный все же человек! Вот мне то время кажется неприятным. Не могу представить себе этот берег без хат. Видать, потом, когда станция заработает и город белый, как та соляная гора, встанет на скалах, его жители будут смотретьна наши хатки, если они уцелеют, с удивлением. И может, кому-то из них хатки не покажутся нужными тут. И посмотрят они на прошлое, в котором живем сейчас мы, как я на время саблезубов и слонов.
Андрюха — внук Платона Колосова, первого председателя сельсовета в Красных Кручах, знает, что несправедливость преходяща, истина постоянна. Еще он знает, что одному с несправедливостью бороться — дело бессмысленное. Понимает, а вот дернула нелегкая ввязаться. Да еще с кем сцепился? С Ваней Бондаренко! Разве можно что-то доказать этому субъекту? И как только берут таких молодцов в милицию? Мужик в общем-то неплохой, но странный. А ведь земляки! Вместе, можно сказать, выросли. Он считает: коль он участковый, то ему все позволено. Все остальные — граждане. Для них его слово — закон. А если твое слово, товарищ младший лейтенант, необъективно? Если тебя занесло, зазнался ты?
Так и сказал Ивану Бондаренко Андрюха Колосов. И добавил: сейчас же иду в управление к Абуладзе. Всех на ноги подниму — и Руснака, и Зенкина. Не вмешаются они, в райком обращусь. Иван впервые с начала этого неприятного разговора почесал в затылке, потом потер переносицу и как-то неуверенно произнес: «Ну чего тебе идти? Ведь решено. Майор Сокол этот вопрос самолично утрясал с Зенкиным. И Абуладзе в курсе... Что ты закоротился на своем. Винд... тьфу, язык сломать можно! Виндсерферы твои что? За-ба-ва? А правопорядок на стройке — дело первостепенное. Участковый должен иметь помещение для работы с нарушителями. Неужели же такие простые вещи надо объяснять взрослому человеку?» — «Пока у молодежи не будет возможности интересно и с пользой проводить свободное время, до тех пор будут процветать на твоем участке правонарушения! — не сдавался Андрюха. — Людям некуда себя девать! По-ни-ма-ешь? Чем крупнее стройка, тем больше хлопот с людьми». «Мой долг следить за климатом. Вести профилактику правопорядка. Для этого мне необходимо помещение! Все! — рубанул воздух Иван Бондаренко. — Так что убирай отсюда свое оборудование».