— Извините! — взорвался Андрюха. — Я не личным занят, а... если хотите, вашей работой! Это ваше дело — заботиться о досуге строителей! Вы же до сего дня палец о палец не ударили, чтобы хоть чем-то занять людей. Имейте в виду, на очередной конференции мы спросим, в свою очередь, у вас, почему вы так плохо, то есть совсем не работаете!
— Да как ты... Как вы разговариваете со мной?! — захлебываясь, чуть ли не дискантом вопрошал Зенкин.
Руснак кашлянул. Абуладзе расхохотался.
Зенкин растерянно глянул на Руснака.
— Анатолий Максимович, вы, секретарь парткома, как на это посмотрите, а? Ну это вообще! Это ни в какие ворота...
— Да, что и говорить! Молодежь нынче зубастая, — легко высказался Руснак и, обратясь к Колосову, предложил: — Давай пока прервемся. Думаю, в кабинете у меня будет более подходящая обстановка.
Андрюха хотел было возразить, но тут машина остановилась.
— Приехали! — облегченно сказал Абуладзе.
Усадив Андрюху у окна, расхаживая по довольно просторному кабинету с множеством стульев вокруг длинного стола, Руснак вдруг спросил: — Так самый молодой, говоришь?
— Кто? Кого вы имеете в виду? — не понял Андрюха.
— Олимпийский вид... — без улыбки добавил Руснак.
— Самый... — Андрюха не спускал глаз с Руснака.
— Ну что ты меня буравишь взглядом? — воскликнул вдруг тот. — Вопрос решен! Неправильно решен, но пересматривать, Зенкин прав, дело негодное.
— Ну отчего же? Справедливость превыше всего, Анатолий Максимович!
— Разумеется, но...
— Никаких «но» быть не может! — перебил Руснака Андрюха.
— Дай же закончить! Не сбивай! Так вот... Вопрос решен неправильно, это так! Но коль его так решили, а решали не дураки, значит, иначе решить не могли, не имели возможности. Перерешить, коль нет иной возможности, значит, решить еще раз неправильно. Согласен?
— Что же делать? — Андрюха почувствовал, что Руснак понимает его, вроде бы даже помочь хочет.
— Надо найти другое помещение, как тебя?
— Андрей... Колосов Андрей!
— Есть у тебя какие-нибудь на этот счет соображения?
Андрей замялся.
— Вижу, есть. Выкладывай!
— Рыбацкий сарай в полкамня. На лето сгодится...
— Ну и славно! Лето там позанимаетесь, а к зиме полуподвал во втором общежитии отдадим.
— Э-э-э, нет! — сказал Андрюха занозисто. — Не надо! Дадите, мы его обживем, а его снова заберут! Под ЖКО или медпункт... Хватит!
— Логично! Можем забрать. И заберем наверняка, — согласился Руснак. — А что, если сарай?
— Чего сарай?
— Утеплить, отремонтировать крышу, провести паровое отопление...
— Денег взять негде. Зенкин не даст.
— Зачем же? Без денег если...
— Как без денег?
— На энтузиазме. В выходные дни, по вечерам. Потихоньку, до зимы и успеете...
— А заниматься когда?
— А вы сочетайте и то и другое. Кто-то тренируется, кто-то крышу ремонтирует, кто-то еще, скажем, стены утепляет.
Андрюха вздохнул.
— Иного выхода нет! — без улыбки сказал Руснак и, сев в кресло, весело продолжил: — Закурим, земляк?
— Не имею привычки, — ответил Андрюха, поднимаясь.
— А хлопцам своим скажи, — угадал его мысли Руснак, — что иного выхода нет. — И спросил: — Ты что, спешишь?
— Да! Долго тянется мой поход за правдой, — шагнул к двери Андрюха.
— Постой-ка! Это ты Фелюжий нос красил к майским праздникам?
— Я. Уж больно он почернел.
— Спасибо тебе, брат!
— Не за что. У меня там... двое дядей моих... имена их.
— Все одно спасибо... — Руснак помолчал, закурил наконец. — В этих местах, мать, помню, часто вспоминала, воевал и мой двоюродный дядька. До сих пор живой, крепкий. Ему за восемьдесят, а он все трудится. В рыбоохране. Знаешь Чернокаменку? На том участке работает. Гроза браконьеров. Все никак вырваться не могу.
— Если так, мы действительно с вами земляки. Мой дед тоже в этих местах в гражданскую воевал.
— Возможно, они дружили, наши предки, а?
— Вполне...
— Так что давай и мы с тобою связь не терять, Андрей Колосов. Ты не женат еще?
— Пока нет.
— Ого! Это «пока» кое-что значит.
— Поживем — увидим. — Андрей шагнул к столу, пожал руку, буркнув «до свидания».
Сарай, конечно, никто уже не заберет. Но стройматериалы? Клянчить придется по бригадам. Кислое дело! У того же Зенкина. И к нему придется идти. Короче говоря, добился.
Горькая вода, омывающая самое сердце земли, — подземная, черная, холодная — однажды зашевелилась, до того момента неподвижная и стала подниматься к теплой почве. Видать, стало ей невмоготу вековечное стояние в глуби земной. Надоело ловить солнце через долгие и узкие окна колодцев. Мертвая, безмолвная, она поднималась медленно, долго, пока не лизнула светящиеся самые тонкие и нежные корешки трех братьев-яворов, что испокон стоят на Мужичьей Горе. Глубокие корни этих древовеков прошили гору от верха до основания, дальше в землю проникли. Тончайшие нервы великих деревьев, они для того и светились во мраке подземном, они для того и существовали, чтобы дать яворам знать, что глубже корню расти не надобно, что глубже либо жар сердца земного, либо камень-гранит, либо как теперь — вода: черная, хладная, горькая. Лизнула серебристые живые нити, связанные с сердцевиной дерева, и с каждого древовека упало по три листочка. Летели они от самых макушек великанов и, пока достигли земли, пожелтели.