Полежав для вида еще полчаса, Мария и Варька поползли в глубь свалки. Они искали, как советовал Демидушка, разбитую лодку. Она должна лежать килем вверх. Вскоре и наткнулись на нее, полузасыпанную мусором. С трудом подлезли под нее, затаились. Демидушка появился сейчас же. Видно, ждал где-то неподалеку.
Они перебрались в бестарку. Сверху Демидушка взгромоздил останки лодки. Рисковал он, конечно, сильно. Случись на пути его колымаги глаза, которые видели, как неделю назад Демидушка вез эту дырявую лодку на свалку, все пропало бы. Самое главное, добраться до города. В городе никто не поймет, откуда везет Демидушка лодку. Куда? На свалку. Ремонтировать нельзя. Совсем пропало дерево. Сгнила на корню посудина. Вот и решил выбросить. Господа фюреры не любят беспорядка. Орднунг — главное дело.
Обошлось. Сбросив лодку, Демидушка стал снимать бушлат, под которым был еще один. Девушки оделись. Демидушка остался в пиджачке. Дал он им на дорожку еды кое-какой. А ноги посоветовал обернуть флотской фланелью. Идти далековато. Идти все время степью, напрямки — через балки и лощины. Держать курс на вулкан. Дал им Демидушка в дорогу и сороковку шнапса — немецкой водки. От простуды советовал принимать. Мария кашляла по-прежнему сильно. И всю дорогу в провонявшей фашистским дерьмом бестарке, задыхающаяся, она терпела из последних сил, чтоб ненароком не закашляться. И вот теперь зашлась, никак не может остановиться. Демидушка залез на козлы и, не оглядываясь, поехал.
Мороз они почувствовали под утро, уже у самого вулкана. Сели под камнем с подветренной стороны, стали есть. Мария снова закашлялась.
— Выпей, — предложила Варька. — Погреемся. Склон, чуешь, теплый!
— Я никогда не пила... — едва проговорила сквозь кашель Мария. — Ничего страшного, мамка травой меня отпоит.
— Выпей, не боись, слыхала, что Демидушка наказывал?! Он лучше знает, что делать!
— Нет! Не смогу я...
— Хорошо, я покажу тебе, как надо сделать, — Варька открыла бутылку и, держа в одной руке самодельную из поплавочной пемзы пробку, отважно приложилась к горлышку. Тут же поперхнулась. Бутылка выпала из рук. Мария едва успела подхватить. Правда, немного водки пролилось. Но и оставшаяся им не понадобилась до самого дома.
Кончится война. Разойдутся их дороги. Одна из них родит Олисаву. Вторая узнает об этом много позже, впервые увидит сына Марии уже тридцатисемилетним.
Варвара Тимофеевна Голосвит — третий секретарь райкома партии, возила Владимира по району, по его земле, неузнаваемо переменившейся за какие-то несколько лет. На подъезде к гигантской стройплощадке атомной станции она остановила машину, провела Олисаву через боковую рощицу к вулкану.
— Тут, вот у этого камня, мы с твоей мамой погрелись о горячий бок вулкана... Через неделю, когда наши высадили десант, «Песчаный лагерь» был уничтожен... Я прошла от Сталинграда до Берлина, снайпером была, после войны приехала. Разыскала Демидушку... Я хотела, чтобы он женился на мне. Какой же я девчонкой тогда была! Столько вражьих душ на тот свет спровадила, а не понимала... Не захотел... Не позволил себе жениться на мне — молодой...
ДНЕВНИК РУСНАКА
12 января 1918 года
Давным-давно не брался за перо. На войне месяц — это год, а то и вся жизнь. Скинули Временное правительство, установили наше.
Для встреч с Софой снял квартиру. Софа — это та самая поэтка, про которую мне рассказал Светов. Он же и привез ее в Ревель. Она выступала перед матросами в Армейском клубе. Звала и меня на сцену, но я пока не уверен в себе, чтобы в голос читать. Были с Софой на прошлой неделе в Русском театре. Смотрели «Сердце не камень» Островского. Ходили в редакцию журнала «Шторм», куда отдал два стиха: «Погибшему на баррикадах» и «Осеннее настроение», то самое настроение, которое пережил тогда в поезде по дороге из Выборга в Питер.