Улька потянулся за винтовкой. Но тут же отпрянул — так Гнаша больно ударил его по рукам.
— Он вроде бы зовет нас. Глянь, кивает! — сказал Ваня Холодков. — Пойдем, што ли, следом, вишь, пополз...
— Врод б заорал кто-то, — привстав на стременах, произнес Мышко.
— Я тоже слыхал, — подтвердил Прохошка Панкеев, И, указывая на дальний силуэт Мужичьей Горы, добавил: — Там!
— Делать нечего, сгоняем, — решил Варавка и посмотрел на Гриву, горбившегося в седле. Тот смолчал.
— Что ты как стервятник на падаль?! — резко гаркнул Варавка и, горяча коня, приблизился к Гриве.
— Надоело без толку по степи гонять. Сыро, — нехотя буркнул Грива.
— Не-е, Грива! Ты мне мозги не мочи. Хочется тебе отколоться. Самому хочется командовать. Не так ли?
— Пошел к черту! — огрызнулся Грива.
— Да пойми, садовая твоя башка! Не ты мне нужен. Сейчас нам пока что вместе надо быть, чтобы к нам люди пошли. Сколотим войско и разделимся... Ты как хошь, я как захочу...
— Однако орал кто-то, — напомнил Антипка Панкеев.
— То, может, заяц?! Оне всегда орут, когда на зуб лисы попадаются, — предположил Мышко Перевертень.
— А это счас и проверим, а, Шагов? — подзадоривая коня, воскликнул Мышко.
— И проверим! — поддержал Ануфрий.
— Тогда вперед, — первый рванул своего коня Варавка.
Теперь топот приближался. Голубь свернул с тропинки и опустился на колени. Комитас понял, что уйти не удастся. И он не упал рядом с Голубем своим, слившимся с травой. Комитас бросился прочь от ишака, навстречу нарастающему топоту коней.
— Ты хто? — спросил, осаживая коня, Прохошка Панкеев.
— Я знаю его, я знаю, — радостно подвывая, кричал Ануфрий. — Это же Комитас — красный лекарь! Я у него санитаром числился. У гада этого...
— Ануфрий, — твердо сказал Комитас. — А тебе-то я что плохого сделал?
— То... то плохое, что ты Евграфа лечишь. Врага моего! — задохнулся от желания сказать все сразу Ануфрий.
— Ладно, Шагов, не скули над ухом, — вступил Грива. — Скажи, лекарь, где сейчас Жванок и Руснак?
— В каменоломнях, где же еще?
— А ты что тут ходишь ночью? — продолжал Грива.
— Голова разболелась, вышел пройтись по воздуху...
— Ге-ге-ге, — рассмеялся Варавка.
А Прохошка Панкеев стал вторить ему.
— А че же ты орал тогда, дурья башка? — спросил Панкеев Антип. — Надоела, выходит, голова. Так болит, что надоела...
— Ге-ге-ге, — заливается Варавка.
А Прохошка Панкеев тем же голосом вторит ему.
— Прохор, — осек Панкеева-младшего Грива. — Ты чей ординарец — мой или Варавкин?
Прохор умолк.
— Ну что же, веди нас к Жванку да Руснаку, — сказал Грива.
— Так там же отряд. Пулеметы...
— А ты мимо пулеметов нас веди.
— Нет! Мимо пулеметов дороги не знаю. Я лекарь, фельдшер. У меня свои заботы.
— А нам... а им, — поправился Ануфрий, — начихать на твое лекарство. Они тебя шашечкой, и ты даже не пикнешь.
— Вошь куриная, — проговорил негромко Комитас.
— Ге-ге-ге, — снова залился смехом Варавка. — Сейчас эта вошь тебя, красный доктор, и укусит! А! Ануфрий?!
Ануфрий испуганно дернул поводьями, конь вздыбился и отскочил в сторону.
— Хватит, Грива! Кончать его надо. Да спать! И правда, впустую гоняем по степи. Вот и охотничек есть, Ануфрий.
— Иии-их, — заскулил Шагов. — Не могу я это!
— Учися, коль не можешь, — настаивал Варавка.
— Иии-их, не могу я, не умею!
— А што тут уметь, — подал голос Мышко. — Вот так! — Он выхватил шашку и, не отводя руки, описал клинком круг рядом с боком лошади своей. Шашка свистнула и ударила в плечо Комитаса. Тот покачнулся, но не упал. Мышко в последний момент повернул клинок плашмя.
— Ге-ге-ге, — заржал Варавка, а Мышко подхватил.
— Давай, Ануфрий, руби, — распорядился Грива.
И Ануфрий, подвывая, поднял свою шашку.
Голубой ишак с крошней, в которой лежал корень с раскидистым широколистным стеблем, явился рано утром.
Почти одновременно с ним у входа в греческие каменоломни, неведомыми путями проблуждав в лабиринтах катакомб, появились наконец Гнаша Отцов, Улька Поцелуйников, Ваня Холодков.
— Ух, как на свет народились, — бубнил Ваня Холодков.
— Это же надо!!! — восклицал Гнаша Отцов, рассказывая о предательстве Ануфрия Шагова и прерываясь только для того, чтобы так вот воскликнуть или вставить в рассказ какую-нибудь деталь их почти суточного блуждания под землею.
Убив Комитаса, Шагов как бы обезумел. «Коль так — по греху и житие!» — крикнул Ануфрий в лица Варавки и Перевертней и ушел из банды. Видели его под вечер в Святынях. Заглянул к своей постылой бабе, на Кузьму годовалого поглядел, а потом двинул в Красные Кручи. Решил Платошку Колосова искать, чтобы и с ним, как с Комитасом, рассчитаться. «Теперь мне, — сказал жинке напоследок, — одна дорога — в ад. Сам уйду, а землю от врагов моих очищу».