Когда получили телеграмму, он едва успел в сберкассу. В Кручи приехал, а во дворе люди. Они его знают, а он вспомнить не может, кто такие. Взяли деньги на обряд. И больше ничего им от него и не нужно. Все сделали чужие люди. Ему, Владимиру, чужие, а Вовке Олисаве, выходит, свои. Все положенное сделали и разошлись. Только прикроешь глаза, начинается этот приглушенный говор тризны. Отдохнуть бы малость. Завтра назад. Что там с Веснушкой?
Так бывает, когда никакими силами не заставить себя уснуть, и утомленное сознание, постепенно все же растормаживаясь, начинает последнюю попытку добиться своего, сморить, опрокинуть в глухое, беспамятное, исцеляющее забытье. Открывается вдруг в тебе такое давнее, о котором в нормальном состоянии ты никогда не думаешь, которого никогда не касаешься, потому что оно давно ушло под спуд так далеко и глубоко, что утратило суть реальности. Его в тебе давно нет оттого, что все оно давно сослужило свою благую службу и уступило место новому. И это новое тебе еще переваривать и переживать, переживать и переваривать. И вот оно, это давно пережитое и забытое, вышло и закружило тебя в своем густом калейдоскопе.
...Долгое время в детстве Олисава-младший не любил вспоминать Демидушку. С тех пор, как приехавший к бабке Лукерке гость напугал его своим жутким видом. Демидушка припадал на правую ногу. Роста небольшого, телом широк, когда говорил, лицо искажалось непроизвольной то ли улыбкой, то ли ухмылкой. Тонкий голос, пунцовое лицо человека, всю жизнь прожившего у моря, рыжая, плохо поддающаяся бритве щетина на щеках, нос-картошка, поросший серым мохом, — все это не могло не испугать ребенка.
Володька, прибежав домой и увидев перед собой образину, протянувшую в заскорузлой горсти крупные грецкие орехи, бросился из хаты. Мать догнала и, крепко ухватив за плечи, приказала сыну взять себя в руки и больше не обижать глупыми страхами доброго Демидушку. Мать любила троюродного брата и хотела, чтобы это чувство передалось и ее единственному чаду. Вскоре после отъезда родича рассказала Володьке о том, как Демидушка спас ее во время оккупации от угона в Германию, а возможно, и от смерти. А потом, когда мальчишка подрос, часто возила его в город, где на окраине, на самом берегу моря, в большом доме с виноградником вокруг, жил Демидушка, и, преследуя все ту же цель, всякий раз оставалась в доме этого далекого родича. Со временем Володька привык к Демидушке. Жутковатая внешность больше не пугала. Но полюбить Демидушку он так и не смог, хотя понимал: не будь на земле Демидушки, возможно, не было бы и матери, а значит, и его самого — Володьки Олисавы. Приходя во двор к троюродному дядьке, Володька старался не оставаться с хозяином один на один, норовил выскочить к морю, постоять на высоком обрыве, чувствуя, как соленый ветер шевелит ему волосы, или, спустившись вниз, побросать плоские камешки так, чтобы они, едва касаясь воды, долго скакали по упругой глади; а потом, оглянувшись по сторонам (местные мальчишки тоже не любили Демидушку, и их неприязнь распространялась на всех, кто бывал в его доме), быстренько окунуться.
Однажды Володька зазевался, и городская ребятня утащила его одежду. Сначала, оказавшись на берегу голяком, Володька заплакал, потом побрел среди лежащих на берегу лодок к Демидушкиной, прикованной к берегу массивной цепью, с корявой надписью на борту: «Бригантина», залез в нее и, сгорая от стыда и обиды, стал ждать ночи. Мальчишки долго бегали по краю обрыва, тыкали в сторону Володьки пальцами, размахивая его рубашонкой и трусами, потом куда-то пропали. Ждать Володьке надо было долго, солнце стояло еще высоко, мать уехала по своим делам в город, а Демидушка опрыскивал купоросом виноградник... На берегу больше никто не появлялся. Володька успокоился, улегся на широкой лодочной скамье лицом вниз и стал смотреть в прозрачную неглубокую воду. Блики на дне постоянно меняли очертания, и эта картина убаюкивала.
Володька аж подскочил, когда на спину ему упало что-то легкое и жесткое. Оглянулся — у лодки Демидушка. Это он, обеспокоившись долгим отсутствием племянника, бросил работу и, забрызганный зеленым, горько пахнущим раствором купороса, побежал к обрыву. Увидев Володьку в лодке, смекнул, в чем дело, нашел оставленную ребятней одежку.