— Что ты, что ты про совесть! Нельзя про совесть. Она всюду помощник...
— Всюду да не всегда! В нашем с тобой деле нет...
— Если бы уехать куда...
— Нет. Тут я с тобою не согласен. Никуда мы не поедем. Уезжать из своих краев только потому, что трудновато или неудобства какие-то появились, негодное дело. Трудности и неудобства — все временно, а родина одна.
— Тогда я сама уеду.
— Ребенка родины лишить? Он же тутошний... Для здоровья вредно менять в таком возрасте место жительства. Я читал...
— Тогда как же?
— Вот увидишь, никто и не заикнется.
— Так подумают, если не скажут.
— Пусть! Пусть! Подумают: какая у нас любовь. Ничто ее не сломило. Знаешь, как эта мысль повернет людей к нам лицом.
— Думаешь, не отвернутся люди?
— А как же! Природа человеческая такая, когда видят люди, что любовь крепкая, что дитя счастливое, все принимает и понимает. Могут позавидовать. Но только поначалу...
— Нам? Позавидовать? Ну что ты фантазируешь, Шура!
— Да, я фантазер! А что тут плохого? Если бы я был не фантазер, я бы не надеялся так на тебя столько месяцев. Я бы и думать не смел, что мы с тобой не то что увидимся еще когда... Я верил и надеялся. И вот мы с тобою уже обсуждаем наш вопрос.
— Это не собрание, Шура! Это жизнь.
— Я тебя заберу из родильного дома. Я бы сейчас это сделал, да ты не готова. Не совсем готова. Я дом подготовлю. Цветы высажу под пленку, полы на место верну. Я колыбельку достал. Настоящую...
— Колыбель? Где?
— У Олисавиных на горище была.
— Сам взял?
— Что ты? Владимир Владимирович разрешил. Я у них в доме пока что. Присматриваю. Дом без хозяина не может.
— За чужим присматриваешь, а из своего оранжерею сотворил... Сырость развел. Хозяин!
— Ругай меня! Ругайся! И поделом это мне! Есть малость сырость. Но это пустяки. Я сейчас же верну полы. Буду топить плитку день и ночь. Пойду в отпуск и стану топить. Вот хлеб вывезем на элеватор, сразу в отпуск... Успею. Тебе же втерпеж пока.
— Втерпеж пока. Но это дело у меня не спросит. Оно само решает, когда.
— Я успею.
— Ох, да погоди ты! Уговариватель! И замуж уговорил на свою голову, и теперь стараешься... Не смогу ведь я!
— Сможешь! Я знаю и верю, что сможешь, Ты у меня волевая.
— Шурик, ну подумай еще разик. Засмеют же тебя!
— Не позволю! Я тоже не лыком штопанный. Я умею поставить себя в обстоятельствах.
— Ну ладно. Поезжай!
— Поеду, поезжаю, поехал, — готовно отвечал Шурик, пятясь к машине. — Только скажи, как ты себя чувствуешь, ибо твое положение нелегкое.
— Все у меня нормально.
— Ну и славно, ладно, значит, ибо...
— Поезжай, поезжай, горе ты мое...
— Опять ты плакать. Не огорчай маленького, я же объяснял тебе.
И уж из кабины:
— Как на работе? Может, поменять работу-то?
— Что ты. Я после родов посижу сколько надо, а на стройку вернусь.
— Ага! Понятно.
Машина впервые за все время рванула, засияла дальним светом. Ушла, не крадучись, в незримый, но звучащий мир, где слились в одно целое хор сверчков, цикад и шелест моря, шелковый и пахучий, и черный бархатистый ветерок ночи.
— Боюсь зарниц и дальних гроз... Мне всегда кажется бог знает что, Колчедан.
— Ну, Арина!
— Когда ты рядом, я ни о чем таком не думаю.
— И правильно. Вообще не думай о таком. Да когда меня нет рядом... Зарницы, грозы говорят о том, что природа жива... Полна энергии.
— А мы... мы виноваты перед нею. Мы ее раним. Во всяком случае ранили раньше. Я археолог. Я знаю... Когда-то на этой земле росли кедр, маслина, смоковница... Понимаю, эволюция. Но еще десять лет назад на скалах полно было можжевельника. Сейчас только терновник. Все вытоптано, искорежено. Недавно проезжала в тех местах. У одной из сопок склон выжжен. Сколько многолетних трав погибло!
— Все это временно, Аринка!
— Природа ведь не знает. Ей больно!
— Давай-ка поговорим о другом, Арина!
— Если мне не выговориться, я не смогу успокоиться потом.
— Ты слишком абсолютизируешь временные явления. Все преходяще.
— Увы, станция строится навсегда. Я как-то разговорилась с одним. Видать, какой-то крупный специалист по этому делу. В черной «Волге» подвозил меня. Он твердил, что все будет в порядке, что, мол, у нас ни на одной станции не наблюдалось за тридцать лет эксплуатации несчастных случаев.
— Может, уедем отсюда, Арина? Уедем подальше, и ты успокоишься.
— Сейчас нельзя. Я должна родить маленького там, где он зачат.
— Что это, закон, что ли?
— Я чувствую. Я уже мать и потому должна прислушиваться к себе. А потом уехать — это не выход. Это все равно, что спрятать голову под крыло.