— Я это так сказал. Я и сам не представляю себе жизни в другом краю. Я там работать не смогу.
— Я так рада, что ты свою дрофу этому Иванову отдал. Я не могла на нее глядеть. Эти две шеи, две головы. Какое уродство!
— Я сейчас уже и сам не могу понять, откуда во мне возникло это... Эта дрофа. Это как наваждение. Иногда мне кажется, что видел ее. А порой думаю, что это был оптический обман, просто две птицы стояли так близко, что слились в один силуэт. А Валентин, когда глянул на картинку, так сразу и попросил: подари или продай. Да ладно! Прости. Ты думаешь нынче спать? Два часа ночи уже.
— Погоди. Видишь, сверкает еще. Где-то сильнейшая гроза, а у нас ни звука. Мне кажется, что вот примерно так я испугаюсь первых ощущений.
— Каких?
— Предродовых.
— Рано об этом говорить.
— Ничего не рано. Во мне он уже вовсю живет. Даже шевелится. Вот потрогай.
— Ничего не шевелится.
— Это ты просто не чувствуешь. Снаружи, наверное, незаметно. Мама, знаешь, что мне сказала?
— Что?
— То, что ты ни разу в жизни не болел.
— Точно. Не помню за собой этого.
— А знаешь, почему? Потому что она тебя дома рожала, потому что мать тебя еще мокренького к груди своей приложила.
— Ну-у...
— Вот тебе и ну! Знаешь, что новорожденных приносят к матерям аж на третьи сутки?
— Да?
— Ждут, пока молоко прибудет. А мама считает, что молоко и вовсе поэтому может не появиться. Противоестественно это.
— Не мама у нас, а настоящий профессор!
— А знаешь что? Мой маленький тоже никогда болеть не будет. Я ему, как только рожу, сразу же дам грудь. Он должен меня почувствовать. Он должен понять, что я рядом. А то столько были вместе, одной кровью жили и вдруг на три дня разлука. Он подумает, что он совсем-совсем один. Он не поймет, что с ним произошло. Он испугается... А потом мы его окрестим.
— Я партийный человек, Арина, атеист! Ты ведь тоже!
— Да ты меня не понял, может, я не так выразилась. Не в буквальном же смысле окрестим. Просто окунем в воду, в море. Дело ведь не в обряде, хотя он есть у всех народов. Окунание в воду укрепляет мышцу сердца. Чем раньше это сделать, тем спокойнее будет малыш. Спать будет хорошо, кричать по ночам не будет.
— По-моему, ты нервничаешь раньше времени, оттого и фантазируешь. А если дитя простудится?
— Я тоже этого опасаюсь. Разумом опасаюсь, а чувство подсказывает: не бойся!
СТОЛКНОВЕНИЕ
Вася Конешно с вечера не выключил радио. Без пяти шесть в динамике затрещало, затем пошли чистые звуки позывных республиканского радио. Они и разбудили Васю. Маленький, круглоголовый, он сбросил короткопалые с незагорелыми ступнями ноги на пол, схватил себя за жесткие щеки. И первое, что решил, — не бриться. Еще звучал гимн, а Вася Конешно уже ходил на цыпочках по хате. На нем были полотняные брюки, тенниска. У порога валялись босоножки с отполированным нутром, поскольку Вася никогда летом носков не надевал. За выцветшими шторками, отделявшими его комнату от материной, заскрипели пружины койки.
— Чиво, сынок, шукаешь? — спросила Матрена.
— Да ножика найти не могу. Куда и подевался?
— В калидори он, на окошке. Ты как в тот раз положил его тамочки, так я и не прибирала.
— Тю, занудство, — выругался Вася, — склероз, што ли?
— Ты бы, сынок, поел.
— В такую рань горло драть тока, а не есть.
— Так молочка хоть...
— Ладно, не твоя забота! — буркнул Вася, пряча нашедшийся нож в карман, укладывая в сетчатый мешок провизию.
Передавали последние известия. Диктор сообщил об очередном запуске «Союза».
— Все лётают, лётают, — кряхтя, пробормотала Матрена. — А какая польза?
— Научный прогресс, мать... Тоже надо, а как же!
— Прогрез, прогрез, ничего в нем не понимаю... Уверх летают, униз роють. Говорят, эта ваша атомка потом как ирванеть... Вот весь прогрез.
— Што ты понимаешь, действительно? Пенсия у тебя есть? Есть! Краны-смесители тебе поставили? Поставили! Подумай себе, когда бы ты воду в хату провела и такие краны поставила без атомки? Да разве только вода?
— Кранты? Без них жизнь прожила, без них и обошлась бы... Просто другие ставили, и я тоже захотела.
Ночью снова лил дождь. Море, спокойное, зеленело, как луг. Лежало оно сразу же за повалившимся редким и низким плетеньком. Вася досадчиво ругнулся: до сих пор не поправил огорожи. Калитки не открывал, перешагнул через плетенек и пошел вдоль воды к Змеиной бухте.
Никита Вороной не уговаривался со Степаном насчет рыбалки. Да и сам не собирался. Проснулся рано. Побрился. Изжарил яичницу и позавтракал. Глянул в окно. Мимо общежития идут мужики с веслами. У многих в поселке лодки. «На бычка пошли», — подумал Никита и заскучал.