Зенкину не понравился тон возражения. Уж больно безбоязненный был тон. Но Зенкин знал, как осадить неуважительность к себе.
— Как фамилия? — деловито спросил он у возразившего.
Тот смутился. Зенкин повторил вопрос.
— Зачем вам фамилия? — заметно заробел парень.
— Отвечай, когда спрашивают! — резко наступал Зенкин. И этим самым допустил промах. А промашка вышла потому, что парень как-то уж очень заметно заробел. Заробел, но, услышав в тоне председателя постройкома нотки вздорности, быстро пришел в себя.
— Будем знакомы! — сказал парень и с улыбкой протянул руку Зенкину.
— С кондачка такие вопросы не решаются, — невольно пожал руку парню, записал фамилию в крошечную серенькую книжицу.
— Почему с кондачка? — подал голос Андрюха. — Вороной знает. Мы на комитете обсуждали сценарий. Абуладзе в курсе. Дал «добро». Товарищ Руснак не против... Жаль, вас не было на месте.
— Да, я был в командировке. Без моего согласия решили. Но имейте в виду, все вышеперечисленные товарищи не отвечают за материальные ценности. Им что? Они пожалуйста, всегда согласны. А я отвечаю за каждый инструмент. Рояль, знаете, сколько стоит?
Андрюха вспомнил этот разговор и усмехнулся. Зенкин не вредный, он просто суетится. Прежде чем сделать дело, примеривается — так вот, по-своему. Надо было и его на свадьбу пригласить, эх, запамятовал. Получится нехорошо. Все придут — и парторг, и начальник стройки, а председатель постройкома — нет. Подумает еще чего! А ведь он один из первых поддержал на парткоме кандидатуру Колосова в комсорги вместо Никиты. Даже запоминающиеся слова сказал. Мол, парень любит людей и так далее...
Андрюха стоял на сопке, пристально глядя на стройплощадку, вбирал в себя дух родной земли, словно бы напоследок, словно бы перед разлукой. Он это чувствовал и не понимал, откуда это чувство в нем. Ему было одновременно и грустно и легко. На сердце легко, а душа сжимается. «Может, потому, что женюсь, — пронеслось вдруг в сознании. — Может, не надо бы, может, рановато?»
Степь дышала, вздымаясь холмами, трепеща на ветерке выгоревшими на солнце травами. Однообразно, но нетомительно звал кого-то жаворонок. Дальний курган с деревцем на гребне напоминал домик с дымком над трубой.
Тишина вдруг повисла над морем, озером, степью, вулканом. Стройка остановилась, потому что достигла одного из важных моментов своего бытия.
Над котлованом импровизированная трибуна — два тяжелых грузовика съехались, состыковались торцами кузовов. На кузова, образовавшие довольно вместительную площадку, взошли гости праздника, избранники строительного коллектива, руководство. Скоро они скажут каждый свое слово. Правда, сказать его надо так, чтобы оно проникло в души других. Не каждый может так. Но вот Руснак дает слово Богдану Жванку.
— Есть люди, которые склонны из недостойной человека жалости к себе восклицать в трудные моменты: что я видел? А ничего я в жизни этой не видал!.. («Дал, дал, дал!» — понеслось над озером, дамбой к вулкану, а оттуда в кроны древовеков, не сдавшихся подземной горькой воде, спугнуло чаек с камней трех скалистых выступов.) Многие, особенно молодые, люди стремятся уехать куда-нибудь, поездить по земле. И большинство из таких людей так и не находят пристанища, пока не вернутся домой! («Мой, мой, мой!» — отозвалось откуда-то со стороны деревни Святыни.) Я глубоко убежден, что человек должен прожить свой век там, где родился. Только такой человек может быть по-настоящему счастлив.
Колчедан наклонился к плечу Арины и прошептал: «В этом что-то есть. Горцы, сидящие на одном месте, живут по сто пятьдесят лет!»
— Вот вы меня сейчас слушаете и, возможно, думаете: видать, Жванок перепутал тексты своих речей. Прихватил не ту, что написал к случаю закладки первого куба. Действительно, я не собирался выступать с такими словами, которые сейчас говорю. Я написал заранее совсем другое. Но мне кажется, что мне пришли сейчас самые подходящие к случаю слова. Вот мы и дожили...
Никита глядит на Марину. Не узнает жены. Она изменилась. Дело даже не в том, что от былой фигуры мало чего осталось. У этой женщины теперь другое лицо. Изменился цвет глаз. Глядит она на ковыль, глаза пепельные. Глядит на небо — голубые. И нет в них для Никиты того света, который звал его, притягивал. Не нужен я теперь! У нее другая забота, думает Никита, забота о будущем сыне...
— ...Дожили до этого необыкновенного часа. Мы видим момент пересотворения. Качественный скачок. Тот самый, по диалектике. Время накопило количественный потенциал. Долго копило. Стоило это нам и крови, и жизней...