— Жена твоя? — спросила Валентина.
— Да! — закивал головой Андрей.
Валентина притянула Лиду к себе, к своей необъятной груди, сняла с нее золотой веночек из бессмертников:
— Зачем же так-то?
— Чтобы запомнилось навсегда, — ответил Андрей.
— Люди перестают любить друг друга, когда забывают свой первый день, — подала голос Лида.
— Молчи, девчонка! — закричала Валентина. — Вы что, с луны свалились? Что скажут люди?
А люди уже бежали к ним. Они кричали что-то. А музыка летела впереди них. Казалось, сейчас птица-рояль сорвется со своей сопки и прилетит сюда, вслед за своим голосом. Люди окружили их и, смеясь, голося, в полуплясе и пении стали праздновать их свадьбу. А когда эта ликующая, живая, разумная, счастливая куча мала приблизилась к Фелюжьему носу, все стихло. Даже музыка смолкла.
Молодые стояли перед золотым металлическим сооружением. Именослов, нанесенный на крылья памятника, мерцал просверленными когда-то словами. Дважды была на нем и фамилия Андрея.
— Го-о-орько! — кричали во дворе Колосовых гости.
Молодые сидели за импровизированным столом. — маленьким кухонным, вытащенным из хаты, наспех накрытым. Осторожно целовались.
Две птицы парили над миром. Черная, похожая на дрозда, пела; золотая птица — Память слушала эти песни, сидя на третьем скалистом выступе. А потом дрозда не стало слышно в Красных Кручах и на берегу залива. Возвысилась и перекрыла его высокий голос старинная свадебная:
ЛЕГЕНДА СТЕПИ
Следы, четко оттиснутые на когда-то влажной бурой, а теперь от невыносимого зноя серебристой почве уходили туда, откуда нельзя возвратиться. Пятипалые, круглые, они терялись в ослепительном пространстве пересохшего озера. Слон подолгу стоял на грани, разделяющей живую и мертвую тверди. Он стоял, прикрыв морщинистыми серыми веками тусклые водянистые глаза. И нельзя было понять, спит он или бодрствует, погруженный в бесконечность памяти.
Слона была старше его. Она была самой высокой Слоной в стаде. Она была верна ему. В стаде это знали. Ни один из допущенных к продолжению рода Слонов не смел потереться о ее золотистый бок. Она была самая заметная в стаде не только потому, что была самая высокая среди матерей. Он узнавал ее издали по удивительному цветущего зверобоя оттенку кожи. Она была дочерью вожака, задранного прайдом саблезубов в то лето, когда стадо позволило ей иметь детеныша. Она выбрала его, возможно, потому, что он вел стадо после стычки с прайдом к новому водопою.
Он долго бродил по степи, пробуя то там, то сям бивнями почву, пока не нашел воду в одной из просторных лощин, негусто поросших ароматным древовидным можжевельником. Он так торопился выкопать колодец, что сломал себе левый бивень, а потом, утолив жажду, набрал побольше воды и пошел, покачиваясь от усталости, под тяжким солнцем на поиски измученного жаждой стада. Нашел его у подножия вулкана, когда зной отпустил, а слепящее солнце стало доступно взгляду и, охристо-розовое, коснулось края суши. Он поил согревшейся за долгое время пути водой детенышей — хобот в хобот, — когда она подошла к нему и потерлась своим нежным боком о его серую от пыли голову.
К его колодцу стадо шло всю ночь. И все это время она не отходила от него, изредка прикасаясь хоботом к уродливому остатку левого бивня. На следующее лето она родила детеныша. Малыш был, как мать, золотист, и его в стаде назвали Слонце. Новое место, где поселилось стадо — и это все поняли и оценили, — было не хуже прежнего. Но прежнее, потому что оно было родиной всех, время от времени звало их, когда со стороны моря прилетали ветра и приносили незабытые запахи. Когда они прилетали, кто-нибудь из самцов уходил в ту сторону, откуда прилетали ветра, — узнать, не покинул ли враждебный прайд обетованную родину стада. Посланцы не возвращались, и все знали — не покинули саблезубы незабываемые места между морем и вулканом, богатые кормом пространства у пологого изножия Белой горы, которую можно было в дни умирания зеленого цвета лизать, чтобы сберечь силы до новой травы и листвы. Зимой стаду на новом месте не всегда хватало хвои ароматных можжевельников, и оно в поисках солончаковых пятен всегда вспоминало Белую гору, к которой не пускал прайд. Хорошо было новое место, да беспокойно, потому что неподалеку ходили стада маленьких мохнатых животных, прирученных старожилами, дымились костры старожилов, лаяли бесстрашные остроухие помощники старожилов. Отары тех животных вытаптывали пастбища, оставляли дурной запах у колодца. А когда однажды старожилы заманили сухой травой и увели в свое селение детеныша золотистой матери — несмышленого золотистого Слонца, он решил сам наведаться на старое место. Золотистая подруга его, тоскливо бродившая в стороне, призывно трубя в сторону селения старожилов, не заметила ухода.