Эта кара теперь всегда с ним.
Призрак любви Тины никогда его не оставит.
Мефодий со вздохом закрывает глаза и старается уснуть. Большие часы мастерской отсчитывают минуты до наступления Нового Года, и вряд ли он будет лучше предыдущего.
***
— Здорово, что ты его притащила, умница! Разувайтесь и проходите. Ох, ты можешь помочь ребятам, Люси, они пытаются как-то всё сервировать. Пойдём со мной, Кас, мне нужны сильные руки — будем колоть арбуз.
— Издеваешься? Кто вообще колет арбузы на Новый Год?
— Я!
Каспер догадывался, конечно, но до последнего не верил, что Люси так его подставит. Впрочем, сестра заметно довольна своим поступком, подмигивает ему и уносится в комнату, где её тут же встречают голоса ребят, с которыми Каспер виделся от силы час назад. Вздохнув и решив, что не отвертеться, Каспер поворачивается к хозяину квартиры.
Роан из тех людей, которым одежда любая идёт, но которые об этом не задумываются. Он стоит, опираясь на косяк, и на нём какой-то миловидный свитер, тёмно-синий с красными и белыми узорами — то олени, то снежинки. Он хвастается, что это Настя подарила, и замечает, что Каспер смотрится сегодня элегантно; гость едва сдерживает желание щёлкнуть его.
В гостиную Каспер всё-таки заглядывает. Тут очень светло; невысокая, зато настоящая ёлочка на табуретке обвешана мелкими игрушками и тонкой мишурой, на верхушке сверкает звезда. Украшены даже стены, там и тут цветные электрогирлянды, вырезанные снежинки и прочие милости, дополняющие атмосферу. С балкона притащили обеденный стол, накрыли его белой скатертью; Настя и Антон в домашней одежде, девушка старательно расставляет тарелки, пока парень терпеливо ожидает, умудряясь удерживать в руках аж четыре салатницы. Они тут что, банкет готовят? И тарелок пять…
— Ты знал, что мы придём? — спрашивает Каспер напрямую у Роана.
Бессмертный хмыкает и тянет его за руку на кухню. Там на самом деле красуется арбуз. Каспер грозит, что разобьёт его о голову Роана, если тот не перестанет кривляться.
— Я вообще-то думал, что ты сам придёшь! — возмущается бессмертный. — А потом детки сказали, что встретили тебя, а ты вдруг заявил, что не явишься. Я позвонил Люси…
— Ладно, можешь не продолжать, — отмахивается Каспер. Он нарезает арбуз. Интересно, будет ли плохо, если есть этот сочный фрукт одновременно с рыбным салатом? Стоит ли вообще проверять? — И зачем тебе нужно это было?
— Зачем? — повторяет с удивлением Роан, хлопая глазами. Затем бережно вынимает из руки парня нож, откладывает его и становится ближе, почти сокращая расстояние. У него игривое выражение в улыбке и искрящееся, по-настоящему радостное — в глазах. Ему приходится поднять голову, чтобы посмотреть Касперу в глаза, но даже так он не выглядит смешным или смешливым. Он выглядит таким, что Касперу хочется его поцеловать. Он даже наклоняется, почти соприкоснувшись с ним губами, но как всегда не вовремя слышатся шаги в коридоре. Антон заглядывает за арбузом, и Роан с гордостью демонстрирует нарезанный фрукт, советуя не мешать его с другими закусками: мало ли что. Ученик скользит взглядом по Касперу, кивает, принимает блюдо и выходит.
— И как могут отнестись твои воспитанники к тому, что ты заигрываешь с левым человеком посреди своей же кухни? — любопытствует Каспер.
— О, уверен, ты для них не левый человек, — беззаботно отвечает Роан. Он улыбается и тянет Каспера за ворот рубашки, целует в висок. — Спасибо за мороженое, кстати, ты знаешь, чем меня порадовать! Пойдём. Новый Год вообще-то празднуют с самыми близкими, так что тебе не сбежать.
— Я уже и не пытаюсь.
Они возвращаются в комнату, и обеспокоенная Настя напоминает, что вот-вот будет выступление президента. Для неё это тоже первый праздник в кругу тех, кому она не безразлична; должно быть, потрясающий опыт. Даже Антон не скрывает доли волнения, глаза его сияют. На самом деле дети. Дети, которым нужен праздник, потому что они никогда его не получали.
Вот и Каспер такой же, наверно. Но у него есть Люси. И у него есть Роан. И частичная ответственность за этих ребят тоже.
— Пусть этот год будет счастливым, — говорит Роан. Он говорит это всем; возможно, даже тем, кто слышать его сейчас не может. Тем, кто спешит, сбивая ноги, в далёкий район, где его могут ждать. Тем, кто сидит в одиночестве, разбитый прошлым. Тем, кто впервые кому-то доверяется, в круг близких впуская. Тем, кто вокруг, кто одинок или нет, кто счастлив или печален, кто просто сейчас где-то встречает первые минуты две тысячи восемнадцатого января.
Пусть этот год будет счастливым.
========== «Тронешь — укушу» (Сашка) ==========
Сашке не нравится расчёсывать волосы — они слишком длинные, ещё и светлые, любой колтун заметен, выпутывать что-то застрявшее (те же листья) — вообще мука страшная. Мыть голову постоянно, плюс ко всему неудобно, когда удираешь от Вальки, а она за волосы может дёрнуть, или за что-то зацепиться прядями и застрять, и вообще кошмар сущий! Сашке не нравится. Но вот почему-то не стрижётся она, не стрижётся и даже об этом не задумывается, покорно устраиваясь на табурет и позволяя наставнику со вздохом взяться за выкраденную из отделения расчёску.
Сашка терпеть не может прикосновения к себе. Шутка «тронешь — укушу» в её случае перестаёт быть шуткой, потому что Сашка — дикий зверёк, она действительно кусается, причём больно. Сириус как-то попробовал с его страстью ко всему идеальному усадить девчушку да причесать как следует, а потом долго ругался и тряс кистью, прокушенную даже через перчатку. Сашку бесит, когда её касаются, и дело не в каких-то моральных травмах — это чужие ей, она просто ненавидит контакт с такими!
И причём странно, что сама Сашка лезет к людям открыто, если ей то надо. Схватить за руку девчонку, которую к стене дома творчества какая-то гопота припёрла? На изи! Вцепиться в плечи Мефодия, чтоб покатал? Весело! Сашка шарахается от попыток притронуться к ней, но сама лезет в личное пространство безо всякого стеснения. Двойственная натура или просто хитрохвостая девчонка.
Она никому не подчиняется, огрызается, отскакивает или подбегает, вертится юлой и козни строит, и её, должно быть, все ненавидят, хотя ей самой на их недовольство наплевать. Сашка не даёт никому к себе притронуться, не даёт — и всё, хоть убейтесь, гады! Но на каждое правило найдётся исключение, и единственное исключение Сашки — человек, которому не нужно даже пытаться её придушить, чтобы она послушала, ему хватает слова, чтобы девчушка устроилась на табуретке и сложила руки на коленях. Он не запугивает и не корит, и со стороны смотрится, наверно, забавно, но Сашке настолько всё равно, что о ней думают «чужие», что мнение «своего» принимается за неопровержимую истину.
Свет и искристые лучи, и свободные углы, в которых не скапливаются тени. Сашка на табурете, смирно сидящая, потому что ее попросили, и ждущая. Ей не нравится расчесываться, заплетаться не нравится ещё больше, но волосы она не стрижёт почему-то. Им скоро на какой-то там концерт, и на Сашке чистое платье, и никто в отделении не может заставить ее усидеть на месте дольше двух секунд — кроме Максима. Максим заплетает ее длинные волосы в две косы, и Сашка жмурится и улыбается. Она не любит прикосновения чужих к себе, но наставнику всегда позволяет.
Искристый свет на ресницах, на носках туфелек и в голосе Максима, говорящего, что осталось немного. Он аккуратен — часто заплетает длинные волосы, наверно — и справляется быстро, потому что присмирить дикую зверушку нельзя, а вот присмирить ребёнка, которому нужно лишь принятие — легко. Максим, видимо, — волшебник, потому что люди такими добрыми не бывают.
Сашка улыбается и думает, что всё хорошо. Максиму можно, он хороший.