Человеку нужен человек. Но Найто — не такой, и ему приходится искать пути отступления самому, он сбегает, он сбегает вновь и вновь, сбегает ото всех. Свободный ветер с человеческим именем, с человеческим телом и, может, с человеческими задатками, но некому то заметить.
— Стоять! — кричит кто-то, и Найто со скукой отмечает, что у преследователя всего лишь игрушка в руках. Пистолетом думает прострелить? Не получится, не так наивна «Каста» по поводу его способностей. Разрезает пуля воздух, но для Найто она ничто: соприкасаясь с незримой странностью, вертящаяся маленькая смерть тут же падает на крышу, не справившись с плотностью воздуха вокруг тела своей мишени.
Найто — повелитель гравитации, и ничто не удержит его на месте.
— В следующий раз постарайся лучше, — смеётся Найто человеку, открыто, остро. И прыгает вниз, ловимый плотными потоками воздуха, стремительно приближаясь к земле; там же пружинисто приземляясь и уносясь прочь, фору не давая неприятелям.
Найто — не человек. Он спасёт себя сам.
========== «Сердце замерло» (Юко, Сугу) ==========
Комментарий к «Сердце замерло» (Юко, Сугу)
Для #рассказябрь2017.
Часть 2/30.
Мне было тринадцать, когда родители погибли.
Это вспоминается с трудом сейчас, спустя столько времени. Я помню только тёмный тёплый вечер, в который отправились ненадолго в магазин. Помню слабо освещённую трассу и песни из динамика. Помню удар, грохот, нахлынувший мрак, заливший весь мир — и не уходил он ещё долгие месяцы.
Я помню руки брата, держащие мои, его глаза с выражением разбитым, помню, как полыхнула чернота в его ауре, что я уже тогда видела. Я помню, как он сухим — предельно сухим, точно листок из гербария, такой же седой и хрупкий — голосом просил меня немного продержаться.
Наша дальнейшая жизнь слагалась на нашей работе. Мы оба старались делать всё возможное, чтобы не теряться во мраке, чтобы помнить, кто мы есть и кто мы друг другу. Мы пытались существовать, как раньше, а когда поняли, что это невозможно, стали менять всё под себя.
Но мы были вместе.
Переезд был почти закончен: новая квартирка в дальнем тихом районе города, другая школа, чтобы избежать нелепого лицемерного сочувствия, оборванные связи, всё, чтобы жить по-другому. Мы собирали вещи и большую часть выкидывали, отказываясь от любых напоминаний о семье разбитой. Брат ни за что не держался дольше трёх секунд, и я поняла, почему, только взяв в руки шерстяной мамин свитер.
— Ань, — позвал брат, но я его не услышала. Ладони кололо широкое плетение. Она его сама вязала. Она много чего нам подарила. Я задыхалась, но не отпускала последний кусочек её творения, боясь разжать пальцы. Только вздрогнула, когда брат меня обнял, к себе прижимая. — Ань, отпусти. Всё прошло.
Да, я понимала. Пальцы разжались. Свитер бесформенной тряпкой упал к ногам, но я старалась на него не смотреть. Я закрывала глаза и представляла тишину. Веки же подняла, только когда брат уже всё убрал.
Но, когда я смотрела, как он выкидывает коробку, а из неё вываливается краешек шерстяного рукава — тогда моё сердце замерло. И с тех пор, казалось, начало биться совсем тихо.
Мне было семнадцать, когда всё открылось.
Мой брат, мой милый брат, жизнь истративший на то, что бы меня уберечь, берёг меня со стороны, которую я принимала всегда врагами. Люди с контурами душ ярко-оранжевыми, как закаты лучистые, как беспросветная апельсиновая краска; я сбегала от них всё дальше, уводила прочь от дома, как птица уводит хищников от гнезда. Я считала, что нельзя им показываться, нельзя ими пойманной быть; я уносилась всё дальше, потом лишь к брату возвращаясь.
Брат тоже был таким. Он тоже был не из обычных людей. Но если я всегда наивно верила, что смогу уберечь его от врагов, то как могла подумать, что он один из них?
Брат был для меня всем. Я была всем для него. Мы друг за друга держались посреди океана черноты и никого ближе не подпускали, слушая дыхание друг друга и его храня трепещущим ветром в ладонях.
Мой дорогой брат смотрел на меня, а я смотрела на него, и когда поняла — сердце замерло. И, вроде, впервые с тех пор забилось быстро. Забилось в отчаянии. Я смотрела на брата и понимала, что никакой стеклянный мир нельзя беречь вечно.
— Серёж!.. — Мой голос хрипит. Мой голос ломается. В руинах почти нет света, и мне не хватает его, чтобы очертания тела различить. Режет глаза пыль, и горячая липкая кровь прижимает ткань одежды к спине; рассекший кожу обломок камня я с трудом отталкиваю, на локтях привстаю. Голос не повинуется, скрипит, едва прорывая запылённый плотный воздух с привкусом звона. — Сугу!..
Каменная темница, ловушка без выхода. Мало дыхания, ветер не проникает; снаружи люди наверняка суетятся уже, но и они не летают, они не успеть способны. Я тянусь к груде обломков и пытаюсь зацепиться хоть за мелкие камушки; пронзает и сковывает повреждённые мышцы боль, перед глазами темнеет, но я упрямо вперёд ползу. Поднимаюсь чуть больше. Сажусь на колени, только вздрагивая, когда касаюсь содранными местами пола; я пытаюсь оттянуть камни, ворочаю руками, и никогда собственное тело не казалось мне таким слабым.
Меня зовут Юко. Мне двадцать лет. У меня есть брат, ставший для меня всем миром; брат, которого я люблю, за которого отдам всё, не задумавшись. Я помню его тёплые руки и мёртвые глаза, когда он убеждал меня, что нам придётся жить дальше. Я помню его сухой тон, в котором при мне лишь звучали интонации, его напряжённую спину за экраном компьютера, когда он все силы прилагал, чтобы мне жизнь устроить. Я помню прогулки по залитому солнцу городу, такие, когда получалось вытащить его из нашей тихой обители на улицу; его резковатые движения, проступающие ключицы и чуть хриплый, но искренний смех.
Из-под развалин торчит лишь рука ниже локтя, ладонью вверх, не двигаются пальцы. Растекается из-под камней густая тёмная жидкость, и страх заставляет меня трястись, как треплется платок на ветру сильном. Я толкаю камни и кричу — неслышно, не в силах слов произнести.
Вытащить его получается с трудом.
Когда получается — дрожа, давясь рыданиями, к груди ухом прижимаюсь, к раздробленным рёбрам, к перебитым ключицам, к раздавленным ударами обломков костям. Прижимаюсь щекой, пульс щупаю на исцарапанном запястье.
Братик…
Сердце моё замирает, вслушиваясь со мною вместе. В пыльном воздухе витает запах крови. Мы вслушиваемся в тихие биения, и с томящим ужасом они становятся всё тише.
— Брат…
И его сердце замерло.
========== «Третий лишний» (Дмитрий, Оля) ==========
Комментарий к «Третий лишний» (Дмитрий, Оля)
Для #рассказябрь2017.
Часть 3/30.
«Это совсем не весело», — такова была первая мысль Дмитрия.
Дмитрию было семнадцать, а девушке напротив него — около тринадцати. Она смотрела на него выжидающе, щёки полыхали румянцем стыда, и она отлично понимала, что в данной ситуации полностью от него зависит. «Не весело», — повторил себе Дмитрий, не в силах улыбнуться в это робкое, грустное лицо.
Инвалидная коляска поскрипывала. Девушка цеплялась за неё, как за последний трос, и явно очень того стыдилась.
— Меня Дмитрий зовут, — сказал он, едва ли догадываясь, что в таких ситуациях говорят.
— А я Оля, — отозвалась девушка. Румянец чуть побледнел. Губы изогнулись в улыбке. — Очень приятно.
С ней всегда было хорошо.
Оля не была конфликтной личностью. Она не любила споры, не лезла со своим мнением, куда не просят. Один раз затронув тему странностей и поняв, что Дмитрию это неприятно, она стала говорить о другом. Оля была понятливой, умной и доброй персоной, которая чудом выносила не самый ласковый характер Дмитрия. Его вообще мало кто выносил: апатичность, уныние и мрачность юноши-гота вечно окружающих раздражали. С Олей всё словно иначе обстояло. Она не злилась на его угрюмость, не попрекала за сухость его тона. Она не пыталась внушить ему, что чувствовать можно, а что нельзя. Оля слушала, слышала и старалась понять.