Юрико делает вид, что счастлива, но на самом деле нет у неё семьи толковой, и даже морковный пирог её ядом пропитан — ядом, который не убивает, не ранит, не заставляет корчиться в агонии, но ядом всё равно является; и с каждым разом становится всё горче.
А потом происходит вылазка «Касты» — и ей приходится пересмотреть свои взгляды.
========== «Куда нас приведёт дорога» (Румия, Валериан) ==========
Комментарий к «Куда нас приведёт дорога» (Румия, Валериан)
Для #рассказябрь2017.
Часть 13/30.
— 2014 год
Это незнакомый путь, и его пыльный ковёр стелется до желтоватых склонов, петляет среди отвесных скал. Автомобиль нервно дёргается на каменистой дороге, по асфальту ровному скучая, но так даже веселее. На особо кривых местах Румия подскакивает на сидении, затылком врезаясь в спинку, смеётся и Валериану машет руками, когда тот оборачивается удивлённо; он за рулём, но всё равно оглядывается проверить, не убилась ли его воспитанница.
Они странствуют без смысла и без толковой цели, они следуют за солнцем, ветром и дождями. Вокруг пустошь, вот-вот горы начнутся; они, наверно, где-то на юге или где-то на севере — Румия не сильна в картах и не запоминает направления, а Валериан возит её просто так, над траекторией не заморачиваясь. Они не туристы, достопримечательности им не нужны; они путники, спешащие по звёздам, и весь мир под их ногами стелется.
Остановка совершается в обед. Из термосов льётся горячий чай с сильным вкусом горных трав, витамины и прочая полезная дребедень: Валериан о её здоровье заботится. Они пьют чай, закусывают сухим печеньем и смотрят на горы, за машиной спрятавшись от палящих солнечных лучей. Румия прячет от солнышка веснушки и смеётся не понятно чему, улыбается её обыкновенно мрачный спутник, точно пыли наглотался волшебной; он тёмные очки снимает и с удовольствием по сторонам глядит, знойным воздухом окутанный. Жар над дорогой кажется почти осязаемым, не стелется ветер над сухой землёй.
Валериан вручает подопечной потрёпанную книгу, учебник по истории, и ей приходится отвлечься от отдыха, погрузившись в подобие учёбы. Обычно Валериан сам её наставляет, но сегодня им ещё нужно проехать часть гор до темноты, потому он доверяет Румии самообучение и сам лезет в автомобиль за картами. Расстилает их на пыли, карандашом водит маршрут. Румия из-за учебника выглядывает шаловливо, взирая, как чертится на карте старой и исписанной линия красная, их дорогу показывая; они не по плану движутся, а потому кроме настоящего и прошлого в карте ничего не кроется. Они вольны идти туда, куда хотят. Они абсолютно свободны.
Румия абсолютно счастлива.
Они отправляются в путь, когда заканчивают перекус; Румия запрыгивает в душную машину, где уже вовсю кондиционер работает, на переднее сидение забирается, высовывая ноги в гольфах из кроссовок и поджимая под себя, чтобы из окна видеть больше: она всё-таки не очень высокая. Валериан очки опять нацепляет, от света истошного спасаясь, мотор разогревает. Когда он за ней только приехал, он всегда носил костюм, был в такой прямо строгости, но сейчас на нём лёгкие светлые джинсы, лёгкая рубашка и лёгкое выражение лица: несколько счастливых месяцев без привязки к чему-то суровому, серьёзному и жуткому, как обычно бывает, сделали его по-настоящему счастливым. Он выглядит свежим и довольным. Румия улыбается украдкой.
Они снова едут. Из колонок музыка хлещет, какая-то то ли индийская, то ли ковбойская, то ли арабская, может, всё сразу, ещё и под гитару. Румия зачарованно разглядывает сухой, красновато-жёлтый край с горячим синим небом, по которому они едут, и уверяется, что он прекрасен. Не хуже влажных лесов. Не хуже холодного севера. Не хуже дубрав средней полосы. Каждое место в мире прекрасно, и Румия любит всё, что их окружает – её, его и их дорогу, вертлявую, непрямую, таинственную, а такую замечательную.
Это не будет продолжаться вечно, они оба понимают. Валериан — потому что он из NOTE и знает, что NOTE не отпускает просто так. Румия — потому что она хоть и девчонка малых лет, она сообразительна и в курсе, что это краткое время счастья. Но главным остаётся то, что они едут, что пока что они целиком отданы путешествию, что они вместе и смеют наслаждаться каждым мигом свободы — это всё окупает.
— Куда мы едем теперь? — Румия спрашивает, с любопытством карту за краешек выуживая. Последняя точка на ней — их привал. Дальше ничего не запланировано. Валериан отдаётся вольности.
— Куда нас приведёт дорога, — наставник отвечает и прибавляет газу. К ним приближаются пики скал, и Румия не может дождаться, когда они откроют новую частичку этого прекрасного многогранного мира. Эта дорога принадлежит им, как и все дороги. Это — новый путь их странного веселья, и они всё ещё будут счастливы, когда перейдут на следующую развилку. Всё хорошо. Румия улыбается и подпевает музыке, и мчатся они вдаль, оставляя за собой только пыль.
========== «Тринадцать тысяч лет спустя» (Роан) ==========
Комментарий к «Тринадцать тысяч лет спустя» (Роан)
Для #рассказябрь2017.
Часть 14/30.
— 2007 год
— Расскажи о бессмертии.
В зябкий воздух поднимаются кольца пара. Смешивается дыхание и уносится прочь с лёгким морозным ветерком. Вот-вот закончится осень, пропуская за порог седую зиму, вот-вот пойдёт первый снег. Паренёк в бесформенной куртке ёжится и руки прячет в карманы; он сидит на лавке рядом, и их одинокие силуэты заметает прохлада.
— Что именно? — Роан улыбается задумчиво. Улыбка на его лице постоянная, привычная; кажется, равнодушное выражение на нём будет выглядеть куда поразительнее. Мальчик косится на него со странным выражением, но Роан предпочитает этого не замечать.
— Вообще. Это больно?
Больно… ли?
Проникновение металлических лезвий морозом под кожу, лопая тонкие струны сосудов, распуская их концентрированный алый. Скольжение такое незаметное, оставляющее зияющую рану, шрам поперёк всего тела, шрам, тотчас зарастающий. Собственные ногти, царапающие грудную клетку, кожу срывающие, до самого мяса, до сердца добраться пытающиеся, прибегающие к помощи ножей — и вся кровь льётся на ноги и на пол, её бесконечно много, бесконечно…
— Смотря что вспоминать. — Роан хмыкает. — Со временем ко всему привыкаешь.
Плоть в огне. Яд, раздирающий внутренности. Петля на горле.
— Нет, я о времени, — качает головой парнишка. Для своего возраста он довольно серьёзен. Наверно, сказывается давление ответственности. — Тяжело его воспринимать?
Бессмертие — так себе пункт в плане времени. Роан давно позабыл, когда перестал считать минуты своего существования, а там уже стали смазываться недели, месяцы, годы… Десятилетия одиночества. Скитания без цели, наблюдение за миром, за такими прекрасными в своём непостоянстве людьми, их ошибками, их победами, их опытом. Когда перестаёшь оглядываться на даты, становится гораздо легче. Просто существуешь, вот и всё.
— Я с ним просто не считаюсь. Оно есть для других, не для меня.
— А могло бы быть?
— Может быть. — Роан протягивает руку и поправляет шарф на пареньке. Тот отдёргивается так резко, что чуть не падает. — Вот ты сейчас одет, потому что без одежды ты замёрзнешь и не осуществишь того, что запланировал на завтра. А у меня таких планов нет. Ни к чему заботиться о себе, если в тебе нечему меняться, а твоя жизнь всё равно тянется без осечек.
Он надеялся, что это прекратится. Он надеялся на сотый год. Он надеялся на пятисотый. Он надеялся на тысячелетие. На полторы тысячи. На две. Это жестокое решение судьбы, испытание временем, оказалось самым тяжёлым на самом деле; он хотел быть человеком, и веру в возможность им стать берёг. Потом оказалось, что считать что-то при его особенности — дело напрасное.