Он не одинок в этом мире. Да, в камере он один, кроме мучителя; да, никто не пробьётся к нему со спасением из-за стен прохладных, не поднимет, раны не исцелит мгновенным прикосновением. Он здесь брошен. Он наружу уже вряд ли выйдет — нужно быть реалистом. Идёт первый день, а его уже собираются превратить в кровавое месиво. «Каста» очаровательна в своих методах, пхах.
Кашель в лёгких заглушается ударом. По почке попали. Не особо опытный у него мастер пыток, раз уж не сразу во все больные места бьёт.
— Чья это была идея? Кто руководил операцией? Кто ваш лидер? — его равнодушно спрашивают. Снова пинок. Он захлёбывается и отворачивает голову; вместе с кровью течёт слюна, он наверняка премерзко выглядит. — Как ты жалок. Побитое животное, которое не может дать отпора.
Его поднимают за волосы, и он щурится, стараясь только не подавиться. Плюёт в лицо мучителю — и влетает спиной в стену. Боль такая острая. Что почти не воспринимается рассудком. Он прикусывает щёку, чтобы не застонать, но вряд ли этой веры в себя хватит надолго.
Он верит в себя, конечно, но это ведь «Каста».
— Это всё я! — смеётся он истерично. Может, ему что и сломали, но ощущения глотаются туманом. Он не может вдохнуть. Он захлёбывается и никак не может захлебнуться. — Пошли вы!..
Если нужно, он возьмёт их провал на себя. Если нужно, если так получится. Если оно того стоит. А оно стоит, между прочим; он усмехается во весь рот, и металлический запах давит на виски, голову разбивает. Всё равно уже. Это всё он. Это он. Это он…
Дайки усмехается в лицо человеку из «Касты» и помнит, ради чего всё это терпит. Он не одинок. Он никогда не будет одинок.
Даже если это убьёт его.
========== «Никому не отдам» (Михаил) ==========
Комментарий к «Никому не отдам» (Михаил)
Для #рассказябрь2017.
Часть 29/30.
— 2010 год
Со стороны Михаила подобный поступок – безумство, причём натуральное и неприкрытое. Двадцать четыре года, совсем мало времени в NOTE, неустойчивые данные типа места жительства и деятельности – куда уж такому человеку удочерять бездомных маленьких девочек со способностью такой степени, что можно пару зданий разрушить подчистую? Правильно, никуда. Вот и организация так считает.
— Ты всё ещё полон сил, — устало замечает Борис. Он выглядит совсем измотанным, и, хотя Михаил тоже давно не спал, работая напропалую, он признаёт: другу приходится куда тяжелее. Порой ответственность становится бременем хуже, чем что-либо иное. Борису было бы лучше везде, кроме этого места, медленно высасывающего из него энергию.
— Мне наконец-то есть, за что бороться.
У Михаила и минутки толком не даётся, чтобы передохнуть. Он не особо жалуется; в тишине разливает по двум бокалам игристое вино. В нём тают сомнения. Борис, отказывающийся от выпивки всегда, теперь так изнурён, что только принимает подношение.
— Как ребёнок?
Михаил бросает взгляд на дверь. Его квартирка в Авельске совсем крохотная, не для семьи; они и сейчас не семья.
— Спит в соседней комнате, — говорит он. — Всегда сворачивается клубком, занимая минимум места. Привычка с улиц, должно быть.
Они пьют в молчании. Скулы Бориса постепенно розовеют, приобретая странный контраст с общей серостью лица и темнотой мешков под глазами. Он отставляет стакан и позволяет другу налить ещё. Михаил не знает, что ещё рассказать, но у него почему-то вырывается:
— Она мне не доверяет. Боится. Не даёт касаться себя лишний раз, близко не подходит, даже когда мы одни. На улице только держится немного ближе, но и тогда диковато сторонится. Запуганная. Такая маленькая, а уже запуганная.
— Их не били в лабораториях, — замечает Борис. — Там было хуже.
— Да, я читал доклады. Вот же ублюдки…
— Осторожно, а то ребёнок ещё услышит. — Друг ещё способен на усмешку. — Ты так заботишься о ней… Знаешь ведь, что тебе не дадут добро на её удочерение. Она останется никем для тебя.
За окном мигают окнами многоэтажки. Этот город — гнилое и свистящее ветрами место, здесь нет убежищ, которые спасли бы пару невинных душ. Спасением занимается NOTE. Но не спасает. Михаил смотрит на вино в бокале и покачивает его, заставляя напиток цвета вишнёвой крови мягко ласкать стеклянные стенки.
— Я не собираюсь отступать, — сообщает он. Там, за стенами, сопит и сны страшные видит маленький ребёнок, отчаянно в нём нуждающийся. Но дело, кажется, даже не в Насте; дело в том, что это Михаил в ней нуждается. Эгоистичное желание, да, но…
— Организация всё равно поступит по-своему.
— Я знаю. — Михаил стучит ногтём по бокалу и слушает эхо тихого звона. Пить больше не хочется. Хочется делать хоть что-нибудь, чтобы изменить решение верхушки. Что-нибудь, что позволило бы Насте остаться с ним. Что-нибудь, чтобы она больше не выглядела такой хрупкой. — Но я никому не отдам её.
Борис хмурится — устало, а не зло.
— Тогда ищи выход, — даёт он пустой совет и, понимая это, только отпивает вина. — Может, и получится что. Это же ты.
«Я верю в тебя» он, конечно, не говорит. Не в его стиле. Михаил туманно улыбается, и мысли его становятся немного светлее. Он не скрывает сомнений по поводу методов организации по «поддержке» таких опасных странных. Настя не будет в безопасности под их руководством. Но если…
— У меня есть идея, — произносит Михаил с усмешкой.
За окном рябит разводами дождей Авельск.
========== «У неё был только один шанс» (Кей) ==========
Комментарий к «У неё был только один шанс» (Кей)
Для #рассказябрь2017.
Часть 30/30.
Кей-чан знала цену своей странности. Не «ценность», а именно «цену», понятие совершенно иное и, к сожалению, более унылое. Называть себя спасителем душ было всяко интереснее, чем товаром чёрного рынка подземных тоннелей, где шёл постоянный бартер, куда её сплавили почти сразу — неприкаянную, никчёмную девчонку без прошлого и будущего, бессознательного ребёнка. Не имеющего в жизни ничего, кроме странности.
То, что она в буквальном смысле не являлась человеком, напрягало девочку мало. Ей, по сути, всё равно, кем её считают и кем она считает себя сама. Это почти никогда ум не занимало, а всякие мелочи типа домыслов по поводу её мироощущения, чувств и логики со стороны посторонних не раздражали. Пусть думают, что хотят. Кей на самом деле плевать на всё это было.
Кей нравилось рисовать на обоях, слагать ладные стихи и хокку и любоваться цветами. Ей не нравилось вымокать в дождь, потому что потом приходилось долго сушить невероятно густые и длинные волосы. Ей нравились облака и придумывать им формы. Ей не нравилось подсолнечное масло, грецкие орехи и картёжники в переулках, зазывавшие её в опасные дома с другими девушками. Ей нравилось шагать по земле босиком, объединяясь с её травой, асфальтом или водой. Ей не нравились злые монстры в человеческих обличиях, пытавшиеся её выгоднее продать.
Кей имела много предпочтений и незначительных увлечений, это нормально даже для нелюдей. Странных причём она считала людьми с абсолютной уверенностью – они ведь такими растут. Их воспитывают по-человечески. О том, что сама воспитания не получила, Кей не особо горевала. Ей просто не было до всяких формальностей дела.
Кей-чан шагала по линии своего существования, не задумываясь ни о чём.
Впервые же пораскинуть мозгами ей пришлось, только столкнувшись непосредственно с бедой. Попадать в лапы торговцев странными не хотелось: она видела других продаваемых, видела. Как развозит их какая-то организация, и причислять себя к тем несчастным существам не было желания. Кей думала, как теперь выбраться, но в то же время некто иной решил всё единым поступком.
Короче говоря, её в прямом смысле выкрали.
И, вопреки ожиданиям, подарили свободу. Кей, беззаботно поблагодарив, вернулась к прежнему существованию, однако в памяти отложила облик и все характеристики того, кто её спас. Её спас человек. Похожий на неё, но всё-таки человек. Значит, однажды Кей спасёт его — это не похоже на закон, но ей хотелось его спасти. Может, она ему будет полезна, посмотрим.