Посреди гостиной стоит ёлка такая высокая, что ей пришлось подрезать макушку. Иначе в потолок бы упиралась. Настоящая, живая. От неё исходит приятный лесной аромат. По ветвям развешаны стеклянные игрушки и шарики, там и тут поблёскивают мохнатыми боками гирлянды, искрится дождик. Завершающие игрушки развешивают двое: Катя в свободной праздничной блузке и светловолосый мальчонка лет шести, Пашка. В его глазах отражается восхищение, а Катя ласково советует ему, как повесить сосульку так, чтоб та не упала.
Рядом с ними сидит Оля. Её коляска тоже приукрашена, спинка обтянута праздничной тонкой мишурой; сама девушка-нейтрал в праздничной красивой одежде, она выглядит счастливой. Её отчим, Василий, тут же, у стола пасётся, поглядывая на сборище салатов и закусок. Борис недовольно хмурится.
— Ты же не ради развлечения позвал? — спрашивает он, уже догадываясь об ответе.
— Ради развлечения, конечно, — и не пытается оправдаться Михаил. — Проходи!
С ним приветливо здороваются. Оля глядит даже без подозрения; она то и дело касается телефона, лежащего у неё на коленях, но, судя по задумчивому виду, окончательного решения вынести не может. По телевизору показывают какое-то шоу. Борис, чей принцип крылся в том, что его не смутить даже самой странной ситуацией, равнодушно проходит к столу и присаживается, наблюдая за собравшимся семейством.
Они, кажется, счастливы. Во всяком случае, смотрятся самой обычной семьёй. Михаил подсаживает Пашку, чтобы тот смог дотянуться до верхних ветвей, Катя со смехом советует ему держать сынишку крепче. Ель украшена непропорционально и неравномерно, но маленькая семья счастлива, их такие мелочи не волнуют. Пока все подтягиваются к столу, Оля с выражением муки набирает что-то на телефоне и со вздохом его откладывает. Играет дверной звонок, через пару минут пыхтения и приветствий рядом с Борисом оказывается Дмитрий — с мороза он выглядит потрёпанным, но более-менее здоровым, даже желтоватая бледность его в мягком освещении праздничной комнаты выглядит приемлемой.
— Что за план? — иронично спрашивает Борис у Михаила, усевшегося напротив. — Новый Год — семейный праздник, я не прав?
— Не беспокойся, с друзьями тоже позволяется праздновать, — усмехается Каринов без толики раскаяния. — Забудь о своих делах хоть на сегодня! И расслабься. И ты, Дима, тоже. У нас несколько часов всегородского перемирия, попытайтесь не закрываться так. Милая посиделка. Представьте, что вы давно друзья.
Оля хихикает в ладонь. Она выглядит взволнованной, но быстро переключает внимание на Пашку: тот, примчавшись к тёте, забирается ей на колени и что-то долго шепчет на ухо. Оля ласковым шёпотом отвечает, и у мальчонки глаза пуще прежнего загораются. Борис назвал бы эту сцену славной, если бы ему было до неё дело.
Здесь шумно…
Хотя, так-то, он не против. В отделении тоже было бы неплохо, но и тут ничего. Михаил явно доволен; его окружает любящая семья. Они радушно пригласили Бориса как друга Каринова, Дмитрия как друга Оли, и все этим фактом довольны. Почему бы Борису тоже не довольствоваться нынешним положением дел? Всего ночь. Выпьет, даст себе небольшой перерыв.
— Уже лучше, — улыбается Михаил.
— Больше по зову не приду.
— Посмотрим!
Начинается новогодняя программа.
***
Традиции празднования Нового Года в их семье складывались не очень приятно. Когда родители были живы, они справляли праздник всегда вместе, и это было лучшим времяпровождением. Самая чудесная ночь в году, последний и самый лучший вечер декабря, когда все желали друг другу счастья и непременно менялись подарками. Потом некоторые обстоятельства, и оставшимся сиротам пришлось самостоятельно решать, как праздновать.
Разумеется, они оставались дома на вечер, деля друг с другом осадочную тяжесть. О веселье речь не заходила. Для обоих это было скорее испытанием, чем чем-то волшебным-прекрасным; они старались перетерпеть эту ночь и жить дальше, как всегда. Но устои сохранялись: они собирались за столом, где заботливая младшая сестрёнка заранее устраивала маленький пир, смотрели телевизор, дарили и принимали подарки. Не так плохо. Просто они оба праздник не любили. Сразу вспоминались родители, а вместе с ними и потеря.
То, что в этом году Сугу первым вспомнил о приближении Нового Года, удивило Юко. Обычно как раз брат являлся последним, кто замечал красную дату в календаре. Он равнодушен был ко всем человеческим развлечениям, и лишь её напоминание спасало его от забытья. Теперь же первым завёл разговор о праздновании.
Юко не могла, в отличие от него, избавиться от давящей атмосферы. Всё, что дарило удовольствие окружающим, ей действовало на нервы. Она, как примерная ученица и староста класса, участвовала в жизни школы, поэтому приходилось помогать в постановке спектакля для младшего и среднего звена, организовывать в собственном классе какие-нибудь мероприятия, трясти с родительского комитета деньги на подарки и всё такое прочее — рутина, которая могла бы быть в радость, если бы не одно важное обстоятельство: Новый Год Юко не любила.
Она всегда подмечала, как оживляются люди. Их ауры начинали мерцать беспокойством, тревогой, сладостным предвкушением или, наоборот, горечью: не все могли встречать праздник счастливо. И себя Юко отнесла бы ко вторым. За каждым клочком мишуры она видела улыбку мамы. За каждым сувениром она видела руки папы, обожавшего дарить всякие безделушки. Всё это давило на неё, и радоваться наступлению каникул она не могла — вне школы сбежать от мыслей было сложнее.
Как существо общественное, Юко посещала всякие мероприятия, начиная от школьных и заканчивая вечеринками своего круга, приятелей и косплееров. Это было приятно, но сам праздник обтекал Аню стороной, не затрагивая. Она даже одевалась в новогоднем стиле: от неё этого ждали, так что она мерила костюмы айдолов и делала фотографии для сетей, где с (фальшивой) радостью поздравляла всех с окончанием ещё одного года. Никто не подозревал, что на самом деле ей это ненавистно.
Хотелось сбежать куда-нибудь, где о празднике ничего не знают. В Антарктиду, например. Но приходилось строить из себя счастливицу и притворяться, что весь этот гвалт приносит ей удовольствие.
Будет ли в этом году иначе?
Юко уже в институте, учится на психолога. Это кажется ей (наконец-то) чем-то по-настоящему интересным, а ещё здесь она решает не выбиваться в умницы и просто наслаждаться учёбой. От приглашений, правда, это её не освобождает, и девушка посещает все мероприятия, куда её зовут; все так уверены, что она счастлива, что разубеждать их не хочется.
Тридцать первого числа дома царит лёгкое напряжение. Сугу, заговоривший о празднике недавно, уже тему не поднимает. Юко, стуча столовыми приборами, кроит оливье, попутно пытаясь вдолбить себе хоть какое-нибудь настроение — получается плохо. Она не любит этот праздник. Брат тоже. Но они всё-таки должны его справить.
Они уже собираются что-нибудь предпринять, чтобы развеять тяжкое давление, как нагрянывает гостья. Запыхавшаяся, с красными от мороза щеками, глазами сверкающими — Леся заявляет с порога, что родственникам и без неё хорошо, а у неё тут подарки не вручены и вообще, что за уныние, пора разогнать тоску! Юко пищит что-то неразборчивое, но Леся сметает её сомнения и деловито снуёт по квартире. Пара взмахов рук, пара поворотов, пара притащенных с собой пакетов — серая квартирка преображается. Развешены гирлянды. На люстре болтаются ёлочные игрушки, подвешенные за ленточки. Даже без ёлки они смотрятся тут уместно.
Юко смотрит с изумлением на Лесю, но та и не думает прекращать своё творчество. Она уже вручила Сугу торт, распаковала пару принесённых кушаний, самой Ане советует присесть и не смотреть на неё так: всё ведь хорошо. Она, мол, может быть слишком наглой, но всё-таки любой праздник лучше такой мрачноты.